С Корниловским конным

Судьба моих вестовых. В гражданской войне денщик Иван Ловлин поступил в строй и был убит в степи уже при большевиках. Федота Ермолова, по новому закону при Керенском, 2-я сотня, которой я командовал, своим собранием представила в младшие урядники с оставлением на положении «конного вестового». В гражданской войне, находясь в рядах 2-го Кавказского полка, награжден был Георгиевскими крестами 4-й и 3-й степеней, получил последовательно звания — старшего урядника, вахмистра, подхорунжего. Под Великокняжеской, в конной атаке, был тяжело ранен в ногу и получил чин хорунжего. Нога сохла, и он остался неизлечим. В строю отступал до самого Адлера, что на Черноморском побережье, и там остался в составе капитулировавшей Кубанской армии. Красными был сослан куда-то на север, и дальнейшая судьба его мне не известна.

Своим вестовым — Ивану Гавриловичу Ловлину и Федоту Ивановичу Ермолову и другим незаметным героям Кубани — я с братскою любовью посвятил эти свои строки.

Освобождение офицеров.

Войсковой старшина Калугин

Мы, старшие офицеры тогда, чувствовали себя глубоко оскорбленными арестом офицеров полка и председателю полкового комитета фельдшеру Куприну поставили ультимативный вопрос: «во что бы то ни стало — освободить их», что зависело исключительно от ходатайства полкового комитета.

Куприн очень разумный казак, высокий, стройный, крупный, представительный, очень авторитетный среди казаков как полковой фельдшер и как умный и серьезный человек, воспринявший революцию в силу случившегося, обещал все, что в его возможностях, сделать. Он объехал все сотни, и каково же было его удивление, что сотни, офицеры которых были арестованы, вынесли также ультимативное свое решение, от которого не хотели отойти:

1. 1 -я сотня требовала совершенного ухода из полка своего командира войскового старшины Алферова и своего младшего офицера подъесаула Леурды.

2. 2-я сотня удаляла от себя своего командира подъесаула Кулабухова, но не настаивала на удалении из полка.

3. 5-я сотня согласилась принять к себе обратно своего командира сотни есаула Авильцева, но требовала удаления из полка своих младших офицеров хорунжих Романова и Уварова.

4. Весь полк решил вернуть на прежнюю должность временно командира полка войскового старшину Калугина.

Со всеми этими постановлениями делегация от полка, во главе с Куприным, на полковом грузовичке выехала в Сарыкамыш. Делегация с освобожденными офицерами вернулась назад в тот же вечер.

На открытом грузовичке, забрызганном грязью, к штабу полка подъехала мрачная группа казаков. Среди них семеро небритых в течение двух недель, истомленных душевными муками, оскорбленных, униженных и придавленных революционными событиями людей...

Те семеро были наши родные офицеры полка, с которыми мы были так близки и которых так хорошо знали и любили. Среди них своею могучею фигурою с впалыми глазами, с исстрадавшимся лицом, еще более поседевший в свою бороду — могиканин полка, 50-летний войсковой старшина Калугин — командир полка. Жуткая картина. Все семеро в черкесках нараспашку, в погонах, но без оружия. Прибыли стоя, на грузовике, словно для казни, на эшафоте... «Арестанты»... арестанты самые настоящие и неподдельные... Это были долгие и боевые офицеры своих казаков, а теперь — горькая чаша пития революции...

На них страшно было смотреть. Прибежавшие полковые дамы бросились в слезы. А старшая из них, Феодосия Игнатьевна Калугина, исстрадавшаяся по мужу, в черной косынке простой казачки — она в мертвой хватке повисла на груди мужа.

Многие казаки полка стояли и мрачно, стыдливо молчали. Говорить, действительно, было не о чем! И несмотря на это — некоторые сотни твердо стояли на своем и не хотели принимать к себе некоторых офицеров, прибывших из-под ареста.

Телеграммой в Екатеринодар запросили свой Кубанский Войсковой штаб — что делать с офицерами, удаленными по настоянию казаков? И получили ответ: командировать в Персию, в Отдельный Кавалерийский корпус генерала Баратова.

Подъесаул Леурда Николай был окончательно «смят» событиями. У него словно отнялся язык. Хорошо воспитанный, хорошей ученой семьи, гордый и благородный — он был выбит из колеи и говорил нам, сверстникам, только о смерти, которую он произведет над собою сам. И ровно через год он застрелился в Екатеринодаре. «Вина» его перед казаками 1-й сотни была в том, что он был «далеко от народа» и со своими казаками, кроме служебных взаимоотношений, духовного общения не имел.