С Корниловским конным

С Турецкого фронта, через Сарыкамыш, немедленно же ринулись толпы солдат-дезертиров, заполнивших все поезда и крыши вагонов. Из Карса, от совета и строевого начальства, через штаб нашей дивизии, пришло распоряжение: «От 1-го Кавказского полка на станцию Салем выставить заставу в один взвод конных казаков под командой урядника, с заданием — «С поездов силою снимать дезертиров».

Застава выставлена и начала действовать, но на казаков посыпались оскорбления и угрозы: «Ка-ак?.. Оп-пя-ать?.. Как в 1905 г.!.. Народ усмирять?.. Душить свободу!.. Нага-ечники!.. Опричники-казаки!.. Мы вам покаж-жем!»

Казаки искренне негодовали и на солдат-дезертиров, и на новую власть: «Почему это опять посылают казаков как бы на усмирение, задерживать солдат-дезертиров? Мы революцию не делали! У нас своих дезертиров-казаков нет! Дезертируют только солдаты, так и пусть Карс выставляет от себя свои «солдатские заставы», — говорили казаки.

Карс распорядился, чтобы урядник, возвращаясь с заставы со своим взводом, о результатах докладывал бы полковому адъютанту, и полк доносил в высшую инстанцию. Через два-три дня из заставы вернулся со своим взводом старший урядник 3-й сотни Роман Гнездилов, казак станицы Тифлисской. По линии своего отца и нашей бабушке — он доводился мне дальним родственником. Урядник был умный и разговорчивый. Все офицеры и казаки хорошо его знали — Романа для офицеров, а для казаков — Роман Андреевич. Полтора года на войне я был его начальником в должности младшего офицера этой сотни.

Гнездилов доложил мне все, что пережили и передумали казаки заставы. Он просил меня внушить командиру полка и полковому комитету, что в интересах казаков и полка во что бы то ни стало заставу снять и отказаться от этого унизительного назначения, иначе будет или бунт казаков, или перестрелка с солдатами-дезертирами.

Революция уже дала свою гнусную «отрыжку», которая так возмутила казаков нашего полка. Карсу было соответственно донесено, и застава была упразднена, но «солдатская», конечно, не назначена.

В войсках прошла волна «пораженчества», с лозунгом «Мир без аннексий и контрибуций». Казаки полка в этом совершенно не разбирались, где на четыре слова всей фразы — два были иностранных, но они в частных беседах с некоторыми офицерами, в особенности урядники, точно нам говорили, что «дисциплины нет... народ устал... надо кончать войну».

Мы, абсолютно все офицеры, которые революцию приняли за «солдатский бунт», — мы думали еще более определенно, чем казаки и урядники: армия разложилась и с ней воевать дальше невозможно. И если наш полк, такой всегда молодецкий, гибкий, подтянутый и послушный, теперь совершенно вышел из рук своих офицеров, то о солдатских полках и говорить нечего! Поэтому мы, все офицеры полка, в своих интимных беседах откровенно говорили, что «надо кончать войну всеми возможными способами».

От Временного правительства пришел приказ-воззвание к войскам, что «война должна продолжаться до победного конца, в полном согласии с союзниками». Одновременно приказано произвести присягу этому Временному правительству. Все это привез в полк наш командир 1-й бригады дивизии генерал-майор Филиппов*, родом терский казак.

По этому случаю полк был построен в пешем строю, в резервной колонне. Перед строем казаков Филиппов сказал очень хорошую речь, а потом приказал мне прочитать и воззвание, и присягу. Воззвание длинное, уговаривающее. Было очень тепло. Даже жарко. Читая, я изредка бросал взгляды на строй казаков, чтобы наблюдать — какое впечатление оно производит на них? И видел: казаки небрежно стояли в положении «смирно», чуть опустив головы, и все это не доходило до них — ни до ума, ни до сердца. В позах передних шеренг я видел «лень слушать» мое чтение... И уверен, что они, слушая чтение, думали так: «И зачем все это? И из-за этого нас вот выстроили на солнце, и так нудно и лениво стоять и слушать... Скорее бы адъютант окончил читать, и распустили бы нас по квартирам...»

Только люди, совершенно незнакомые с психологией воинской дисциплины, могли думать, что подобными воззваниями или присягой «коллективу» можно двинуть в бой эти так быстро разваливавшиеся воинские части, на подвиг, на жертвы, на смерть... В организме армии вырван главный стержень — дисциплина. Это равносильно тому, чтобы в сложном техническом механизме был удален главный «винт-двигатель». Присяга же Временному правительству, даже и в умах казаков, была какой-то шуткой.

...3-я сотня хочет попрощаться со своим бывшим командиром и через вахмистра просит меня доложить Маневско-му. Оскорбленный за арест офицеров — он отказался. Все же — уговорил. Сотня квартировала в двух верстах южнее Владикарса. Верхом на лошадях поскакали туда. Она встретила нас в пешем строю. Спешились, подошли к ней.

— Здравствуйте, братцы! — как всегда сердечно произнес Маневский.

— Здравия желаем, господин войсковой старшина! — ответило свыше 120 ртов, и все вперились глазами в своего командира всех лет войны, умного, честного и бессребреника, ожидая — «что он скажет на прощанье»?