С Корниловским конным

— Соберитесь в круг возле меня, — запросто сказал он, и сотня быстро, «на носочках», охватила его своим кругом черкесок и папах. Сказав несколько слов о революции, просил оставаться дисциплинированными и потом повел глазами «по первым рядам», словно желая навсегда запечатлеть в себе тех, которых любил, как своих младших братьев. Никого зря не обругал и человеческого достоинства в них никогда не унизил. И стоят впереди — вахмистр сотни подхорунжий Нешатов Никон с тремя Георгиевскими крестами, казак станицы Казанской; взводный урядник Терешин Ку-приян с двумя Георгиевскими крестами, казак станицы Кавказской, с кем я сидел на одной парте в станичном двухклассном училище и которого я боялся, как сильного и твердого старовера. По грамотности и развитию в другом полку он давно должен бы быть прапорщиком, но в. нашем полку — ни один из взводных урядников не был допущен в школы прапорщиков. Да никто из них и не стремился; и как вышли на войну взводными (старшими) урядниками, в том же звании многие и вернулись домой после трех с лишним лет войны.

Вот стоят три взводных урядника с Георгиевскими крестами, все казаки станицы Тифлисской — Асеев, Гречишкин, Гнездилов. Первые два с законченным двухклассным образованием, окончили Ташкентскую окружную гимнастическо-фехтовальную школу.

Стоят два родные брата урядники Сычевы, станицы Дмитриевской. Старший Трофим, раненный на склонах Большого Арарата, — отказался эвакуироваться из-за коня, лучшего в полку кабардинца, нарядного и прыткого, как лань.

Не перечислишь всех молодцов. И мне они дороги не менее чем Маневскому. Полтора года в сотне на войне. Разъезды через день. Взводы, группы казаков в разъездах менялись, а мы с Леурда, два хорунжих в сотне, — в разведку через день за 10-20 верст «в неизвестность» меж гор, валунов и через речки, ручьи, порою по тропинкам «в один конь».

— В лице вахмистра сотни, подхорунжего Нешатова — обнимаю вас, братцы! — сказал громко Маневский, подал руку Нешатову, обнял и поцеловал в губы. И под клики «ура» широкой рысью мы покинули нашу родную сотню. На душе чуть-чуть повеселело.

Арест офицеров солдатами в Сарыкамыше нас глубоко оскорбил. В особенности обидно было за Калугина. Его, конечно, солдаты арестовали просто как главу полка. Но это не оправдывало казаков, что они не отстояли именно главу полка.

В 1920 г., уже не связанный воинской дисциплиной, я спросил своего станичника, друга детства и сверстника летами, вахмистра Егора Крупа:

— Арестовали бы солдаты командира полка полковника Мистулова?

— Ник-когда бы полк не допустил до этого! — как-то с особенным жаром и уверенностью ответил мне Егор.

— Почему? — допытываюсь я.

— Не знаю, Федор Ваныч... но не допустили бы казаки! И вообще — случилось бы что-то другое, — отвечает он с тем же жаром.

— Что же именно случилось бы, Егор? — настаиваю.

— Не знаю «что», но его бы не дали казаки арестовать, — твердит он.

Таково было обаяние замечательного командира нашего полка. Я не стал его больше допрашивать, но, зная Мистулова, думаю, когда солдаты нагрянули на полк, он бы в секунду посадил полк в седло и скомандовал бы: «Шашки — к бо-ю!» И если бы этим не устрашил вооруженных солдат — то «проломился» бы с полком мимо их толп и увел бы полк.

Калугин, не сомневаюсь, — растерялся. В боях — он был твердый, умно распорядительный и лично храбрый.

Большую роль в успокоении солдат и спасении наших офицеров сыграл Генерального штаба подполковник Караулов, терский казак, родной брат будущего Терского Атамана 1918-1919 гг. Он был в Сарыкамыше начальником шта-

ба гарнизона. Это говорили сами же наши арестованные офицеры. Он сохранил полностью их оружие — кинжалы, шашки, револьверы и потом прислал в полк.

Странно и обидно, что из всей нашей дивизии именно один наш полк попал в жаркую перепалку в первые же дни революции, и лишь потому, что в штабе дивизии считался самым дисциплинированным, почему его и послали в Сарыкамыш для усмирения взбунтовавшихся пехотных полков.

«Кавкаи службисты!., дисциплину люблять!.. Всэ пэрэд начальством тягнуця», — острили над нами наши же одно-бригадники офицеры 1-го Таманского полка. Острили, конечно, не зло, но доля правды была. В нашем полку щегольство было «под горца Кавказа», а отсюда и лихость, и молодечество, живость в исполнении воинской дисциплины, соревнование в танце лезгинка, а отсюда — легкие чевяки, затянутый стан узким кавказским поясом, небольшие папахи, сдвинутые на брови, бритая голова.

У таманцев же — порядок больше бытовой, от запорожского казачества больше, чем от воинской дисциплины. Лучший у них танец — это гопак. Любят они танец полька на пару, с пристукиванием каблуками по полу и с прибауткой «а-ча-ча!» в такт. Танец лезгинку они психологически не понимали, почему не только что ее не танцуют, но и не любят ее.

#