С Корниловским конным

Из этих слов Калугина, и то, что этот полковник сидел за столом на председательском месте, — я понял, что он есть наш новый и законный командир полка. Отрапортовал, как положено. Полковник быстро поднялся со стула на ноги, как поднялись и все офицеры, что требует воинский устав внутренней службы, но главное, он принял меня так, как будто он давно меня знал. Немедленно же усадил за стол, закуска, выпивка, а у них продолжение прерванного мной разговора. Калугин и Пучков называют его при нас по имени — «Жорж» и на «ты», а он их так же. Оказывается — они старые друзья и сослуживцы.

Вызван полковой хор трубачей. Это не был кутеж, а просто — первая приятная встреча нового командира полка и большого и старого приятеля наших штаб-офицеров. Новый командир полка — веселый, разговорчивый и шутник. Со всеми офицерами он обращается, как с равными, называя сразу же всех по имени и отчеству. А потом, как бы желая подчеркнуть полковое офицерское товарищество, — выкрикнул хору трубачей:

— А ну-ка, дайте «казачка»!

И когда хор бравурно выбросил его из своих инструментов — он быстро встал из-за стола, и коротко, и так легко прошелся «навприсядку», что мы и диву дались и почувствовали, что наш полк возглавил стопроцентный кубанский казак-полковник.

То был Георгий Яковлевич Косинов*, с чина хорунжего офицер 1 -го Екатеринодарского полка, теперь он прибыл из

2-го Екатеринодарского льготного полка. Летом 1919 г. он стал генералом. О нем потом.

2-я сотня. Новый полковой комитет

С нею я познакомился только здесь, в Финляндии. Она была расположена по квартирам в селе, отстоящем от штаба полка на восток около 20 километров. Сотня нисколько не была «взбунтовавшаяся» против своего командира сотни подъесаула Кулабухова.

В мирное время она стояла совершенно изолированная от полка в урочище Тахта-базар, на Афганской границе. Сотней командовал старый кавказец есаул Ерыгин*. Высокий, стройный и красивый брюнет, которого трудно отличить от нашего кубанского черкеса, но характера был флегматичного. С началом войны 1914 г., он был назначен помощником командира полка по хозяйственной части. Командиром сотни был назначен его же младший офицер подъесаул Пучков, человек добрый и тоже флегматичный. Оба они, и Ерыгин, и Пучков, не любили напрягать службою ни себя, ни казаков, передав все вахмистру сотни, сверхсрочной службы подхорунжему Соболеву*. Подхорунжий был «крутоват» по службе, но зато были отличные и добрые душой взводные урядники. Казаки были богатых и хозяйственных станиц — Новопокровской и Дмитриевской. И вот, привыкнув к добрым былым своим командирам сотен и семейственно-изолированному укладу своей сотенной жизни-службы, — они были «вздернуты на дыбы» своим новым и молодым командиром сотни подъесаулом Кулабуховым, который, как говорил нам, сверстникам, — решил сотню свою подтянуть так, чтобы она стала «как эскадрон юнкеров кавалерийского училища». Кстати, он окончил Елисаветградское кавалерийское училище в 1912 г. Не будь революции, — сотня терпела бы, но вот произошла стихия, и казаки отомстили своему командиру-станичнику.

Теперь я нашел сотню совершенно спокойную, сбитую долгим сотенным товариществом, отлично поющую песни. Все урядники мне хорошо известные, некоторые мои воспитанники по учебной команде, соседи по станице. Казаки интересовались политикой и ежедневно, по вечерам, да еще «в белые финские ночи» — читали газету «Речь», конституционно-монархического направления. Я был холост. Самые молодые казаки, прихода в полк 1914 г. — были мои сверстники летами. Мы зажили очень дружно и... с песнями и с плясками.

Согласно революционному закону по армии — сотенные и полковой комитеты переизбирались каждые два месяца. Командир полка с удручающим настроением ждал результата выборов и когда я к нему явился и доложил, — не сдержался экспансивный полковник Косинов. Обнял он меня крепко и с каким-то особенным восторгом произнес: «Ну, слава Богу! Наконец-то во главе офицер, легче будет вести дело. А то эти доклады-требования фельдшера — просто голова туманится от всего и... с ума можно сойти». Полковник Косинов был большой души казак, добрый, широкий по размаху, вспыльчивый, но отходчивый.

Всегда, при всех возникающих в полку вопросах, — я вначале докладывал командиру. При этом всегда присутствовал могиканин полка Калугин, часто Маневский и, конечно, полковой адъютант подъесаул Кулабухов, который оказался отличным адъютантом и очень покладистым во взаимоотношениях с казаками. Обсудив вопросы, с долею возможных «уступок казакам», — собирал комитет, докладывал, и все сходило гладко. Это было еще потому, что полк, прорезав всю взбаломошенную Русь с самого крайнего юга и до крайнего севера и насмотревшись на расхлябанных солдат, нашел, что с ними казакам не по пути. Кроме того, исключительно оздоровляющее впечатление на казаков произвела Финляндия. После революционной России казаки попали в край тишины, порядка, вежливости и труда.