С куклами к экватору

Ах, сын мой! Рабство страшное дело. Оно сковывает не только руки. Даже мысли, которые в мирное время — да еще у тех, кто носит в кармане учебник истории, — возникают сами по себе, даже эти мысли приходят в голову не каждому рабу. Кандалы парализуют действия тысяч людей. Поднять кулак и умереть за это… Почему бы нет? Но если ты знаешь, что сообщение о твоей смерти убьет твою мать? Что месть за совершенный тобой поступок падет на тысячи невинных, которые будут вечно проклинать твое имя?

Не беспокойся. Несмотря на всю хитрость рабовладельцев, в конце концов люди всегда восставали. Это происходило неизбежно, но далеко не так просто, как возникают твои вопросы, сынок.

Вчера, стоя перед колючей проволокой французской плантации, мы философствовали о том, почему люди до сих пор не сумели уничтожить такие печальные места. А сегодня на расстоянии одного дня пути мы подходим к одному из красивейших архитектурных памятников, виденных нами в Азии, — к руинам Ангкора. И эти гигантские храмы, на которые было затрачено труда больше, чем на десяток Боробудуров и сотню цейлонских дагоб, так же загадочны, как бункеры концлагеря на плантации. Чьи руки их воздвигали и зачем? Кто мог заставить людей так работать до изобретения метрических книг, родословных, пулеметов и напалма?

Беглого взгляда назад и вглубь и на этот раз недостаточно. Не забывай, сын мой, о том печальном факте, что самая худшая плантация до сих пор кормит рабочих. А если многие из них все еще не поняли, даже представить себе не могут, что жить можно иначе и лучше? Хотят просто выжить, а в ярме плантации они пока не умирают с голоду.

Не забывай также, что Ангкор был для тех, кто его строил, не только тяжелым трудом, но и великой красотой, а в красоте тоже награда. До сих пор высятся очаровательные башни, сохранились письменные свидетельства современников об их впечатлениях. Ангкор должен был быть во времена своего блеска очаровательным. Люди жили здесь, самоотверженно строили его и любовались делом своих рук. Не забывайте, что человек жив не хлебом единым. Это был их Ангкор, их каменная сказка. Почему им было не любить его так же, как пражане любят Прагу?

История говорит, что Ангкор строили не рабы, а коренные жители страны. У кхмеров были и настоящие рабы: так же, как в начале нашего тысячелетия, например, у мексиканцев. Но при строительстве Ангкора они играли не большую роль, чем при строительстве Теночтитлана или Градчан. Строили специалисты: архитекторы, скульпторы, резчики, каменщики, плотники с армией помощников, которых содержало население страны. Те, кто выращивал хлеб или рис, кормили себя и производили все остальное, необходимое для жизни, в том числе для удовлетворения религиозных и культурных потребностей.

Пока пропорция между количеством производителей риса и созидателей других ценностей не нарушается, все в порядке. А что считать пропорцией? Наш народ сейчас очень любит Национальный театр. Производители хлеба, обуви и всего остального щедро выплачивают миллионы крон творцам культуры в Национальном театре только за то, что они хорошо играют, поют, танцуют. И никто на это не ропщет. Даже пражане, ноги которых за весь год не бывает в этом здании, высящемся на набережной. Но и они получают удовольствие от него: оно ласкает их взгляд, когда они ходят по городу. Сердце радуется, когда говоришь приехавшему из деревни шурину: «Посмотри, а вот наша Золотая часовня»…

И вообще, почему люди любят жить в Праге? Почему они так отчаянно сопротивляются переводу на работу в другое место, подчас даже лучше оплачиваемую? Действительно ли они пользуются всеми благами культуры, которые имеются только здесь? Или для них достаточно сознания, что они живут у самого источника и могли бы из него пить, если бы захотели? Может, есть что-то возвышенное в жизни рядом с ним: человеку кажется, что он сам является частью источника, орошающего всю страну?

Не только хлебом и красотой, но и верой в себя живет человек. Эта вера может быть иногда неправильной, даже вредной. Мы являемся сейчас у нас в стране свидетелями кампании против местного патриотизма, мешающего устранению старой противоположности между городом и деревней. А бывали времена, когда такие чувства сознательно поощряли: разве в римлянах не воспитывали настоящего преклонения перед их городом и презрения ко всему, находящемуся за его пределами, короче говоря, к варварскому? Жители Ангкора проходили подобную же школу. Им говорили, что воздвигаемый храм, магическая модель Вселенной, — это центр не только города, но и всей страны кхмеров, да что я говорю, всего мира. Пуп земли, ось, вокруг которой все вращается… И разве не было возвышенной задачей присутствовать при этом, участвовать в таком строительстве?

Великолепие видели все. Посланцы других народов не скрывали своего восторга. Приезжали представители Китая, страны, называвшей себя Срединной империей, и писали на родину восторженные письма. Почему же местному населению было не гордиться? Почему ему было не вносить добровольный вклад в строительство своей Золотой часовни?