С куклами к экватору

Атмосфера этих танцев несколько помогла нам ориентироваться в сложной смеси языков и различных образов жизни. Возвращаясь в отель, мы с улыбкой остановились среди романтических пагод кладбища бонз и осветили огоньком зажигалки доску с надписью на четырех языках страны. Азиатскими и европейскими буквами на ней было написано:

«Ces lieux saints ne sont pas réservés

au rеndcz-vous des amoureux» —

«Эти священные места не предназначены

для свиданий влюбленных».

Видимо, содержание слова «влюбленные» везде одинаково, хотя пишется оно по-камбоджийски, по-французски, по-вьетнамски и по-китайски различно.

КОНЕЦ ДОН ЖУАНА

Путешествие по новой стране всегда волнующее переживание. Сначала вы глаз не можете оторвать от всего невиданного. Затем — становясь более зрелым и мудрым — убеждаетесь, что нового не так уж много и загадка не в разнообразии. Человек, отправившийся когда-то путешествовать по свету, чтобы многое найти, счастливо возвращается домой с немногим. Немецкий сатирик Тухольский рассказывает о деревенской тетушке, у которой были сильно преувеличенные представления о вариантах любви в столпотворении больших городов. Он успокаивал ее песенкой с рефреном: «Оставь, что еще может быть?»

Хороший тон требует, чтобы авторы путевых записок умели в заключение успокаивать читателей подобным рефреном. Заходит, например, речь о бесконечном разнообразии национальных костюмов, и кое-кто использует это для обоснования своего страха перед различиями между человеческими племенами. Но опытный собеседник ответит ему: так ли уж различны эти костюмы? Что еще может быть? Человек заворачивает обе ноги вместе, и появляется юбка. Или заворачивает каждую отдельно, и получаются штаны. Третье вряд ли возможно. Не интереснее ли подумать о происхождении одежды вообще? Почему даже в жарких странах все люди что-нибудь надевают и сколь различно они это мотивируют?

Или пирамиды. Читатели постоянно спрашивают, не удивляет ли меня, что пирамиды воздвигали в Египте, в Мексике и Южной Азии. Тут есть наверняка какая-то связь, товарищ, — таинственный материк Атлантида и так далее.

Во-первых, я заметил, что таинственный и крайне проблематичный материк Атлантида занимает мысли людей гораздо больше, чем, например, такая совершенно реальная страна, как Афганистан. Это само по себе нехорошо. Во-вторых, во время своих путешествий я убедился, что большие или меньшие пирамиды можно увидеть во всем мире, это основной элемент строительства, совершенно независимо открытый в сотне мест земного шара: просто могильный курган, искусственная гора. Такая гора обычно что-нибудь прикрывает, например, в Египте или на Цейлоне, или что-нибудь возносит ввысь, как в Америке и Боробудуре. Дело в содержимом или в поверхности, третье опять-таки не дано. Но не загадочно ли в пирамидах нечто совсем другое? Например, почему люди соглашались затрачивать на их постройку столько труда?

Моим первым путешествием в совершенно новый для меня мир была когда-то поездка в индейскую деревню. Признаюсь, что больше всего ошеломили меня в этих мексиканских деревеньках церкви в стиле барокко. Приехавшая с нами жена моего приятеля, испанка, смеялась надо мной. Это, мол, лишь неуклюжие копии храмов ее родины, для Мексики они совсем нетипичны, типично для Мексики другое.

Была ли она права? Что бы она говорила, если бы знала не только Испанию, но хотя бы Корею или Камбоджу? Я попал в эти страны позже и часто убеждался, что «типично мексиканское» можно найти и в Азии, причем в более выраженной форме. Я разучился спрашивать: «Как это сюда попало?» И скорее спрашиваю: «Что сделали люди со своими дарованиями, ведь они во всем мире одинаковы?» Или в крайнем случае: «Почему люди, заимствуя что-либо у соседей, изменяли это так, а не иначе?»

Чем больше ездишь, тем яснее становится не различие, а единство явлений. Что же означает этот вывод? Смирение ли? Конечно нет.

Вообще нет ничего печального в том, что человек перестает жадно впитывать внешние явления. В том, что он переходит, так сказать, от количества к качеству, к интенсивности, к самой сути. Перестает надкусывать то одно, то другое и начинает смаковать единое.

Дон Жуан был великим путешественником по женскому царству. Продолжал бы он путешествовать, если бы встретил настоящую любовь? Был бы он тогда Дон Жуаном? Немного смешным, немного трагичным и вечно незрелым Дон Жуаном? Никчемным человеком, добычей ада?