Читаем С любимыми не расставайтесь полностью

— Я только предупреждаю.

— Я не пойму, кто здесь нарушитель: он или я! Что здесь происходит, кто виновен? Я у себя дома, я спать хочу, я гашу свет, до свиданья!

— Я ранен меня нельзя выгонять,— сказал Коровин.

— Раненые остаются, а боеспособные по домам' Прошу отсюда всех!

Митя ушел.

***


Жизнь в Митином доме протекала несогласованно и молчаливо.

Он, одетый, лежал на раскладушке и смотрел телевизор — Катя время от времени тихо проходила мимо.

Он ел колбасу на газете — Катя ела суп на кухне.

Когда позвонили в дверь, она открыла. Это пришел Коровин с рукою на перевязи и дорожным чемоданом в другой руке.

— Лаврова я могу видеть? — спросил он

Она молча кивнула на комнату, и Коровин прошел к Мите.

— Я оставил дверь открытой и исчез в неизвестном направлении,— сказал он, ставя чемодан у стеньг

Катя из кухни полыхнула мрачным взглядом на гостя. Она решила, что он приглашен сюда неспроста, по-видимому, с целью выжить ее отсюда.

Митя пригласил его к столу, подвинул газету с колбасой.

— Я пришел, чтобы высказать вам свое уважение,— присаживаясь, сказал Коровин. — Вы Фортинбрас. Бы видите перед собой зло, и первый ваш импульс — бороться с ним. Что же, пускай честные люди будут хотя бы наполовину такие же активныес как нечестные.

Тем временем в прихожей Катя швыряла в сумку вещи. Митя не мог ей ничего сказать, так как они не разговаривали.

— Ужас моего положения в том, — продолжал Коровин, — что вот я читаю фразу: «На руках у Дантеса была огромная семья в шесть человек». И это на меня действует. А вот вы бы ее просто не заметили!

Катя застегнула сумку, взяла на руку плащ и вышла из дому.

— Но однажды ты просыпаешься рано утром, и еще непонятно, где дверь, где окно — и вдруг мучительно чувствуешь, кем ты стал, что ты мог сделать — и не решился, не сумел...

— Виноват, — сказал Митя и бросился к двери.

Катю он догнал на улице.

— Куда ты?

Он шел рядом, пока она не ответила.

— Ты этого хотел, Митенька.

— Чего я хотел?

— Ты же пригласил к нам своего приятеля пожить? На что же ты рассчитывал?

— Даю слово, я его не приглашал1

— Не кричи, пожалуйста.

— Но он пришел просто в гости!

— Тише, пожалуйста.

— Хорошо, — сказал Митя. — Я уйду. Я здесь дня не буду жить, это твоя комната!

— Успокойся, Митенька, успокойся.

— Ну так что? Я не понял.

Катя остановилась, повернулась к нему, посмотрела, безмятежно улыбаясь.

— Не надо меня провожать.

Мите было жутко видеть эту спокойную, уже чужую улыбку.

— Катя, не надо так со мной разговаривать.

— А как же, Митенька? — приветливо улыбалась Катя. — Я хорошо с тобой говорю. Серьезно. До свидания.

И пошла дальше. Сумка была, наверно, тяжелая, но Катя шагала легко, ровно, и ей очень подходила короткая юбка.

Митя смотрел ей вслед, пока она не исчезла.

Случалось ли вам испытать быстрый удар беды, размер которой еще неясен, но угадывается: она огромна, края ее теряются за пределами этого года, и следующего, и еще многих лет жизни...

На улицах города течение жизни продолжалось, но она потеряла для Мити свои звуки и голоса. Неслышно катились трамваи, безмолвно переговаривались прохожие. Он вошел во двор с некричащими детьми и нестучащими доминошниками. Один из них помахал ему рукой. Митя пошел под дощатый навес, стал вместе со всеми беззвучно хлопать костяшками по столу.

***


Кровать — тумбочка, кровать — тумбочка, кровать — тумбочка. Посередине — длинный стол, покрытый клеенкой. Катя лежит под одеялом на койке. Худая девушка надевает кофточку, прикрывшись дверцей шкафа. Другая полистывает тетрадку. Женщина в домашнем халате кормит супом мужа. Она стоит рядом с ним, в то же время поддерживая комнатный разговор.

— Ничего кофточка, переливается.

— Из пустого в порожнее.

— Репродуктор бы починить. А то живем, ничего не знаем.

— Слушай, когда был январский пленум?— спросила девушка с тетрадкой.

— В декабре

— Балда.

— А эта лежит, лежит...

— Пусть лежит, тебе что.

— Я встану,— сказала Катя.

***


Вся трудность была в том, что они работали в одном цехе. Катя — армировщицей, Митя — наладчиком. Правда, его место в конце цеха, у бригадира. Но, во-первых, стенка стеклянная, все видно, а во-вторых, Митю то и дело вызывают на наладку, и тогда надо проходить мимо Катиной машины.

Для того, чтобы привлекать на завод молодых людей, руководство переоборудовало цех. Юное сознание прежде всего волнует вопрос: в какой обстановке предстоит работать, как будет выглядеть все это и каковы мы сами будем здесь?

Зал голубой, машины в голубых капотах, рабочие в голубых халатах. На стеклянных дверях изображены смешные человечки-резонаторы (продукция цеха). Автоматы работают нешумно: серебряные проводки кружатся в серебристых коробках. Переворачиваются, свариваются с другими проводками, и — на другую такую же тихую голубую машину, где снова кружатся, опе-ленываются красным лаком...

Митя налаживал сварочный автомат. Сварщица полными руками, расставив локти, то и дело оправляла халат.

— Какая это тебе все время звонит молоденькая штучка?

Митя пожал плечами.

— По внутреннему, а?„

— Ты повнимательней будь.

— И ты повнимательней будь. Нечего по другим цехам бегать, у нас своих девочек хватает.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза