С М С

Заинтересованных сторон, как правило, две. Судья не может вершить судьбу ни одного из тяжущихся, он лишь координирует весь процесс, чтоб всё шло чинно, по всем правилам. Решение же выносится путём открытого голосования, в котором участвуют все до единого участники тяжбы. Если обвиняемый не сумеет убедить всех в своей правоте и проиграет дело, он уплачивает штраф, размер которого зависит от весомости деяния, совершенного им, и определяется из списка оскорблений в талмуде Недалов. Если же потерпевший проигрывает дело, то штраф (опять же соразмерный оскорблению, всё чётко по книге) выплачивает он. Сумма выплаты делится на части: половина причитается собственно победившей стороне, одна четверть на оплату услуг судьи и прозекута (либо адвоката), а ещё четверть – в казну Общины в качестве налога на тяжбу.

Мелай понял, что большую часть представления он пропустил, сейчас была кульминация. Но и тут было что послушать.

– …Так стало быть ты, Им Бик, не отрицаешь, что твой протеже, обвиняемый Тур Ица, нанёс оскорбление Дубу Добу, назвав его «отрыжкой паршивой собаки»?

– Здесь есть нюанс, ваше благородие, – уверенно отвечал старый прожжённый Им Бик, почётный адвокат. – Из сути дела ясно видно, что пострадавший и вправду вёл себя подобно означенному выше определению

– Поясните.

– Всенепременно, Ваше благородие. Всякому известно, досточтимые присяжные (он кивнул затёкшим телам в заднем ряду, немного проведя взгляд по лицам сидевших впереди них «виновникам торжества»), ваше благородие (он повернулся к судье), что виновность не может быть установлена, если вменяемое оскорбление само суть соответствует характеристике якобы оскорблённого.

– Излагайте яснее, адвокат. Ни мне, ни досточтимым присяжным, насколько я читаю их сонные физиономии, ни черта не понятно. К тому же, извините, второй час уж сидим, почивать пора.

– Как изволите, Ваше благородие. Мой подзащитный по-приятельски болтал с Дуб Добом (от ткнул пальцем в сидящего слева от обвиняемого пухлого детину), пока они запивали кислым пивом Либровскую солонину у костра. В один момент Дуб Доб набрал полный рот закуски и начал заливать её этой прокисшей тёплой мерзостью. А в этот самый миг, досточтимые присяжные, мой подзащитный (теперь он ловко мотнул носом в сидящего справа от детины плюгавенького доходягу) заканчивал рассказывать свой смешнейший, честное слово, сам смеялся до слёз, скабрезнейший анекдот. И вот что мы получили: только Дуб Доб залил полный солонины рот пивом, как Тур Ица сказал последнюю фразу анекдота. Эффект очевиден: анекдот смешной, всё у Дуба Доба изо рта вон. Прямо на одежду, на землю, на всех, кто рядом.

Тут хитрый Им Бик взял важную паузу и, высоко задрав нос, с усмешкой оглядывал еле различимые во мгле лица присяжных.

– Спрошу теперь вас, досточтимые присяжные, ну не отрыжка ли паршивой собаки он после этого?

Все Недалы после этих слов загудели. И что это был за гул, недовольства или наоборот, одобрения, Мелай так и не понял. Им Бик, выждав минуту, поднял руку, прося тишины. Гул тут же стих.

– Прошу, ваше благородие, – обратился он вновь к судье, – дать мне закончить.

Судья устало кивнул.

– Вот какая мысль пришла мне в голову, други, пока вы сейчас дискутировали. (Мелай догадался, что под дискуссией Им Бик подразумевал тот самый гул) А не произошло ли здесь рождение нового прецедентуса для нашего права? А? Ведь взгляните, что получается: когда один назвал другого отрыжкой собаки, он оскорбил его. Формально. Но как быть, ежели тот и вправду был видом своим подобен отрыжке? Как определить тут чёткую черту, линию разделяющую нарушение права от блюдения его?!

Начинавшие уже дремать, присяжные вдруг оживились, услышав какую-то новую чепуху, вместо опостылевших стандартных и заученных фраз адвоката.

– Други, подумайте, – продолжал он меж тем, – когда один оскорбляет другого по делу, скажем, называет того «свиньёй» за то, что лежит он среди бела дня в луже грязи, разве тогда будет это оскорблением?! Ведь если быть справедливым – в ту секунду, когда совершается якобы оскорбление, тот, что в луже – и впрямь свинья. И ведь тот, кто якобы оскорбляет, но на деле зовёт вещь именем своим, и он сам завтра будет также лежать в луже и его также назовут свиньёй. Будет ли он вправе считать это оскорблением?! Все мы, уважаемые участники тяжбы, ежедневно меняем роли наши в жизни. И в один день кто-то из нас (тут он почему-то ткнул пальцем в одного из присяжных) может быть свиньёй и лежать в луже, а через пять минут и сам свинью в луже встретит где-нибудь.

Последние слова адвокат произнес настолько заговорщеским голосом и с такими выпученными глазами, что присяжных даже пробил озноб.

– К тому же, – почувствовав скорую победу, продолжал защитник, – давайте будем откровенны и честно ответим себе же на вопрос – что есть оскорбление в глубокой, так сказать, сути своей?! Это, милые мои, ни что иное как конечный итог супротивопоставления ожидаемого и действительного!