С мечтой о Риме

Спустя некоторое время стало трудно сказать, кто римлянин, а кто варвар. Были римляне с усами, и были варварские военачальники, захватывавшие императорский трон. Всей Италией правили остготы, а Испанией – вандалы.

Они не были подлинными римлянами и имели смутное представление о том, как все было организовано. Хотя они прилагали максимум усилий, общее впечатление от их деятельности было словно от чаепития, устроенного гигантскими шимпанзе.

* * *

В конце концов Рим пал. Это была не «трансформация», не «эволюция» и даже не простая замена одной культуры другой. Речь идет о политической, экономической и культурной катастрофе беспрецедентного масштаба, совершенно не сопровождавшейся какой-либо компенсацией.

Армия развалилась, население резко сократилось, разразились эпидемии. В Британии гончарные навыки были утрачены на 300 лет. Жители Франции забыли, как делать черепицу, и по всей Европе ямы для столбов жалких хижин делались в мозаике великолепных вилл. Высота коров в холке, составлявшая 115,5 сантиметра в железный век и выросшая с расцветом империи до 120 сантиметров, в период раннего Средневековья упала до 112 сантиметров.

Прежде всего пришел конец поразительной грамотности римского мира. Брайан Уорд-Перкинс из оксфордского Тринити-колледжа справедливо указывает, что граффити из борделя в Помпеях свидетельствуют о неформальной и повседневной привычке римлян использовать письменное слово для отмечания невинных удовольствий, которые впоследствии войдут в сферу христианской вины и истерии. Ночью темных веков был похоронен не только Вергилий, но также чтение и письмо.

Сама резкость и жестокость этого перехода усиливает чувство утраты. Память о Риме, мечта о Риме становятся сладостнее из-за ужасающего контраста с последовавшим временем.

Вот почему люди продолжают оглядываться на Рим сквозь пустыню темных веков и пытаются вновь обрести лучшее из счастливой эпохи Pax Romana.

Если бы мы, живущие в современной Европе, могли выбрать хорошее из Древнего Рима и отказаться от плохого, что мы возьмем, а что отвергнем?

Мы избежали бы рабства и психотического культа эго, воинственности и жестокости. Но мы захотели бы обрести религиозную, расовую, интеллектуальную толерантность и чувство любопытства. Нас безусловно притягивает политика невмешательства имперского правительства периода расцвета, когда экономика росла и люди благоденствовали при минимуме бюрократии и регулирования.

Если римляне могут быть нашим поводырем, мы непременно приветствуем турок, причем не только по причинам религиозной толерантности, но и потому, что на их территории империя продолжала жить еще тысячелетие, вплоть до 1453 года. Было бы хорошо привлечь турок и снова объединить две половины Римской империи.

Было бы хорошо снова наполниться титанической созидательной энергией римлян, нацеленной на все общество, не говоря уже об их эффективности, которая позволяла им управлять империей из 80 миллионов человек с помощью 150 должностных лиц.

Вероятно, Европа должна принять, что мы уже никогда не обретем того всеохватного римского чувства политического единства, когда каждый гражданин, подобно подсолнуху, поворачивался своим лицом к политическому центру. В этом было исключительное достижение Августа, и такое вряд ли повторится.

Нам потребовалось бы сотворить императора со статусом полубога, находящегося в непосредственных взаимоотношениях с каждым гражданином в его богоданной империи.

Нет, мы никогда не воспроизведем Римскую империю с ее грандиозным и мирным союзом рас и народов. Но если история нас чему-либо учит, так это тому, что нам суждено никогда не отказываться от попыток.

XIV А затем пришли мусульмане

Подъем ислама, конец единства римского мира – и надежды тех из нас, кто желал бы повторного воссоединения…

Римская императрица Феодора: у этой чувственной и могущественной христианской женщины не было мусульманского эквивалента (Бюст Феодоры. Фрагмент мозаики, изображающей двор Феодоры, из базилики Сан-Витале, Равенна, Италия. Фото: Scala, Florence)

Наши европейские города, наши языки и законы, культура, религия – все они в конечном счете продукт имперского Рима, и самое главное – именно Рим сформировал европейский склад ума. Наши головы – большие темные чердаки, наполненные наследством из предрассудков, сложившихся сотни, если не тысячи лет тому назад.

Мы можем понять наш современный мир, только если разберемся, как он вышел из Средневековья, и мы можем осмыслить Средневековье, лишь если увидим, что этот период – непосредственное следствие античного мира. Мы можем заняться нашими комплексами и навязчивыми идеями – среди которых не на последнем месте так называемая исламская угроза, – только когда поймем их становление.