С мыслями о соблазнении

разучился играть в вист. – Уэстон с подозрением на него взглянул. – Ты в

порядке?

− Разумеется, − без заминки солгал Себастьян. – Я сегодня немного рассеян, и

всего то.

Возникла пауза, которую нарушил Уэстон:

− Я слышал о твоей пьесе. Черная полоса, дружище.

− Это не имеет значения. – Себастьян ощутил всепоглощающую потребность

улизнуть. Повернув голову, он всмотрелся вглубь улицы, но экипажа нигде не

было видно. – Оправлюсь я, пожалуй, домой.

− Домой? Я думал, мы поедем на званый ужин к Левертону.

Он и об этом умудрился забыть. Что с ним творится? Себастьян потер лоб.

− Я, наверное, не пойду к Левертону, Уэс, если ты не возражаешь. – И, сочиняя

на ходу, добавил: − У меня адски разболелась голова. Мой экипаж в твоем

распоряжении до конца вечера.

Что вы собираетесь теперь делать?

Возможно, вопрос мисс Меррик тревожил его потому, что прежде ему на него

отвечать не приходилось. Всю жизнь он жил лишь одним стремлением, был

одержим лишь одной страстью. Он был писателем. И никогда не представлял,

что может заниматься чем-то иным. Даже титул и поместье были менее важны,

к огромному разочарованию отца. Только литература имела значение. Теперь

же, наконец признав, что с писательством покончено, он чувствовал себя

неприкаянным, словно обломок плавника.

Он хотел… Себастьян вновь попытался ухватиться за какую-нибудь новую

цель. Черт возьми, чего же он хотел?

Умиротворения. Слово пришло на ум столь внезапно, что он так и застыл на

тротуаре. Он хотел довольствоваться всем. И понятия не имел, как этого

достичь, ибо такого не случалось ни разу за все его тридцать семь лет.

Себастьян зашагал дальше, свернул на Саут-Одли-стрит и поднялся по

ступенькам к парадной двери своего дома. Вошел внутрь, уронил ключ на

столик у двери и, зажав шляпу под мышкой, стащил перчатки, попутно отметив,

что вечернюю почту уже принесли.

В коридор вышел Уилтон, и Себастьян, передав тому шляпу с перчатками,

принялся за письма. Поднимаясь по лестнице, он успел перебрать их и, войдя в

кабинет, первым делом отправил счета в мусорную корзину. Какой смысл

хранить их, если платить все равно нечем. Письмо от надоедливой двоюродной

кузины Шарлотты последовало за счетами, остался только ежеквартальный

отчет от управляющего и письмо от тетушки Матильды.

Себастьян с улыбкой отложил конверт от тети и первым делом вскрыл отчет

мистера Каммингса. Управляющий сообщал, что поместью удалось – правда, с

трудом – окупить свои расходы с марта по июнь, хотя наследственные

пошлины, наложенные в связи с кончиной прежнего графа, случившейся

полтора года назад, до сих пор не оплачены. Богатые американские арендаторы,

снимавшие Эвермор, съехали, решив, что Дартмут никак не отвечает их вкусам,

и перебрались в Торки, служивший летом модным центром английской

общественной жизни. Тем не менее, арендная плата уплачена до конца

сентября, и тетя Матильда пожелала переехать из летнего домика в главное

здание до тех пор, пока не найдутся новые арендаторы.

Что ж, неудивительно. Тетушка понимала все нынешние экономические реалии

землевладения, но ей тяжело было видеть, как незнакомцы живут в доме, где

она выросла. Она всегда любила Эвермор, да так сильно, что приехала в город

лишь однажды с тех пор, как Себастьян вернулся в Англию. И оставалась лишь

столько, чтобы поприветствовать его дома и подарить обставленные

апартаменты с горсткой слуг, прежде чем спешно вернуться в Девоншир.

Он отложил письмо Каммингса и вскрыл тетушкино послание. И правда,

Матильда спрашивала позволения вновь перебраться в особняк. А также

предлагала ему обосноваться на лето там же, сие предложение она многократно

повторяла и прежде, на что он всегда отвечал отказом, но в этот раз Себастьян

всерьез призадумался над такой возможностью.

Если кто-то ищет умиротворения и душевного покоя, лучше места, чтобы

обрести их, нежели сельская Англия, не сыскать. Прежде он не испытывал

умиротворения в Эверморе, но тогда был жив отец, и в этом вся разница.

Всякий раз, когда туда наезжал старик, Себастьян с радостью оказался бы где-

нибудь в другом месте. Будучи мальчишкой, он только ради тетушки приезжал

на каникулы домой.

Но теперь отец мертв, и необходимость избегать домашнего очага отпала. Он

вспомнил Эвермор: его крытые соломой коттеджи и фермы, дремучие леса и

мшистые лощины, где в ручьях в изобилии водилась форель, а в озерах – лини,

его извилистые каналы и рвы с изгородями в тени плакучих ив, и решил, что

поездка домой − то, что нужно, чтобы наконец взбодриться.

А если бы и это было недостаточным поводом уехать, стоило вспомнить, что

Девоншир достаточно далек от Лондона, дабы избавить Себастьяна от

дальнейших визитов мисс Меррик. Себастьян вытащил бумагу и перо и впервые

за долгие годы написал тете, что приедет домой.

Четыре дня спустя, уже будучи в Эверморе, Себастьян удобно устроился в

гамаке у мельничного пруда с бутылкой эля в руке. На траве стояла корзина с

остатками пикника. Светило солнце, кожу обдувал весенний ветерок, а гамак

тихонько покачивался вперед и назад. Если он искал умиротворения, то это

место как нельзя кстати подходило, чтобы его обрести.