С надеждой на смерть

2 июля 2018 года

Ноа Зайдлер

Абонентский ящик 5653,

Нью-Йорк 11201

Ты не ответила мне. Не написала даже ПАРЫ ГРЕБАНЫХ СТРОК. Если я не твой ребенок, так и скажи, чтобы я мог поставить на этом точку и жить дальше. Но это не совсем то. Ты знаешь, что я твой ребенок, и просто надеешься, что все это прекратится, потому что тебе неприятно об этом думать. Но оно не прекратится, слышишь меня? И в любом случае не кажется ли тебе, что я заслуживаю знать правду? Все рядом со мной лгали мне всю жизнь. И меня это бесит, понимаешь?

ДА. БЕСИТ.

Ты в курсе, что еще меня бесит? Ты даже не хочешь знать обо мне. О том, какой я, что я делаю, чем занимаюсь. Ничего. Я твой давно потерянный ребенок, и ты не задала мне НИ ЕДИНОГО ГРЕБАНОГО ВОПРОСА. В тебе есть хоть капля любопытства? Тебе действительно наплевать?.. Ладно, заканчиваю. Но в глубине души я продолжаю убеждать себя, что, должно быть, ты просто напугана, что твоя жизнь – куча дерьма, потому что ты в тюрьме, хотя никогда не думала, что такое произойдет. Это просто вогнало тебя в ступор. Поэтому я решил пока не думать о тебе плохо. Но только пока.

Итак, я распечатал тебе пару фоток, хоть ты и не просила. Одну со мной и мамой, когда я был маленьким. Мило, да? Я всегда обожал зоопарк. И еще одну, снятую пару лет назад, сразу после того, как отцу поставили диагноз. Это мы с ним в Йосемитском парке. Он всегда обещал мне, что мы там побываем. Это была наша последняя поездка…

Что хотел сказать – я пытаюсь уломать маму разрешить мне слетать на осенних каникулах в Европу. Я записался на учебный модуль о Ренессансе, и, по-моему, Флоренция для этого самое то. Да и до Англии оттуда рукой подать, верно?

Ноа

* * *

Адам Фаули

28 октября

11:55

– Что думаешь?

Мы на парковке. Пэрриш и Десаи всё еще внутри, намечают очередное разводилово со своей клиенткой. А я здесь, пытаюсь решить, является ли «разводилово» словом дня.

Гоу не торопится с ответом. Ветер усиливается, и я начинаю жалеть, что не взял пальто. Картер выглядит самодовольным в своей непромокаемой куртке от «Барберри», которая, готов спорить, ненастоящая.

– Она та еще штучка, – наконец говорит Гоу. – Вот что я думаю.

Я сухо улыбаюсь:

– Мне не нужно платить профайлеру, чтобы узнать это.

Но, возможно, это куда более показательный ответ, чем кажется. Когда судебный психолог ограничивается такой реакцией, уже одно это должно о чем-то говорить.

– Кстати, ты ловко сработал, – говорит Гоу. – Сумел скрыть от нее, что Зайдлер давно мертв.

– Думаю, доктор Гоу, вы подтвердите, что каждое мое слово было чистой правдой.

Он улыбается:

– Пожалуй. Мертвецы, как правило, не очень разговорчивы, не так ли? Как я уже сказал, ты ловко сработал.

– Ты все еще не сказал мне, что думаешь.

Он вздыхает:

– Мне кажется, у нее врожденная способность лгать.

– Она патологическая лгунья?

– Довольно рискованно ставить какой-либо диагноз на основании столь ограниченного наблюдения, но, пройди она проверку на детекторе лжи, я подозреваю, что она победила бы машину. Лгать для нее так же естественно, как дышать. У нее нет никаких личных или социально обусловленных препон, которые мешают лгать всем нам.

Я хмурюсь. Ожидал от него иных слов.

– Хочешь сказать, что она там лгала?

– Я говорю, что сомневаюсь, что даже я могу заметить разницу.

– Но были вещи, которые она никак не могла придумать или догадаться о них. Например, как выглядела Рене Зайдлер…