С полемическим задором (СИ)

Боги и герои древнегерманского эпоса, известного под названием «Младшая Эдда», кончают нехорошо – взаимным смертоубийством: «Тор умертвил Мирового Змея, но, отойдя на девять шагов, он падает мертвым, отравленный ядом Змея. Волк проглатывает Одина, и тому приходит смерть. Но вслед затем выступает Видар (…) Рукою Видар хватает Волка за верхнюю челюсть и разрывает ему пасть. Тут приходит Волку конец. Локи сражается с Хеймдаллем, и они убивают друг друга. Тогда Сурт мечет огонь на землю и сжигает весь мир». И хорошо размалеванные идолы Перуна примерно в то же время (Х-Х11 век) вместе с сонмом языческих богов сплавляют за днепровские пороги, не давая пристать к берегам; Чур, Купала, Похвист, Лада, Лель поддаются апостольскому слову, хотя и не без сопротивления. Оттеснение старых богов – процесс возобновляющийся и во всех областях деятельности. Но изобретение книгопечатания не отменило традиций устного сказа, как изобретение твердотельного проводника и компьютера не отменило традиций книгопечатания. Потому что вершителем перемен оказывается сам человек, его назревшие потребности, его слова и дела. А в бытийном плане мастера классической английской и норвежской прозы Томас Гарди и Кнут Гамсун и до сих пор являются непревзойденными образцами, нравственной опорой, духовным ориентиром.

8-10 января 1996 г.

(статья опубликована в газете «Литература», приложение к газете «Первое сентября», №16 за 1996 год, а также на сайте )

---------------------

ТРЕХЛИКИЙ ЯНУС

Времени прошло столько, что можно делать выводы.

Было явление. Называлось «метафоризм». Или даже «метаметафоризм». Или «центонная поэзия». От латинского центум – лоскут, лоскутное одеяло. Оно возникло и оформилось в русской поэзии в конце 70-х, начале 80-х годов. Поскольку его представители были в ту пору, в большинстве, студентами Литературного института, то преподаватели этого учреждения и разработали теорию метафоризма. Поэтов-метафористов довольно много, их выступления имели – тогда – шумный успех, но наиболее узнаваемыми оказались трое – Александр Еременко, Иван Жданов и Алексей Парщиков. Еще прежде, чем они обзавелись собственными сборниками, о них и о метафоризме уже были написаны большие статьи и научные исследования.

Из этих троих каждый эволюционировал по-своему, по собственным склонностям: тексты Жданова все больше походили на некое поэтическое камлание (шаман бьет в бубен, пляшет и заклинает, пока не падает без сил), Парщиков занялся американизмом и западно-европейскими литературными традициями, свел широкие интернациональные знакомства и укатил в Базель на преподавательскую работу. А Еременко попросту замолчал. И молчит уже десять лет, хотя книжки, составленные из прежних стихов, у него выходили и в 90-е: Стихи, ИМА-Пресс, М,1991; На небеса взобравшийся старатель, Барнаул, 1993.

Попытаться объяснить это молчание после победы? Можно предположить, что напряжение сил, необходимых для успеха, привело к их истощению: с одного вола семь шкур не дерут. Это во-первых. А во-вторых, начались перемены. Нужно время, чтобы собраться с духом, собственные традиции связать с новыми ценностями. Наше поколение прихватило заморозками – и вдруг общественные структуры расслабли, словно кисель. И это тоже приходится осмысливать. А успех… что успех! Редкий поэт способен преуспевать в соответствии с достижениями современной цивилизации, то есть иметь счет в банке, своего дантиста, адвоката и машину. Лет десять назад об этом никто не помышлял. Да и нынче редко кто из пишущей братии считает все это благом и достаточным стимулом к действию.

У Еременко математический склад ума. Во всяком случае он хотел бы занять эту сферу, где господствует логика, факт, сухая схема, законы алгебры и геометрии:

В кустах раздвинут соловей. Над ними вертится звезда.

В болоте стиснута вода,

Как трансформатор силовой.

Летит луна над головой,

На пустыре горит прожектор

И ограничивает сектор,

Откуда подан угловой.

Этот алгебраизм, казалось бы, должен придавать текстам тяжеловесность и сухость. В прошлом веке ученый К. Случевский дал пример такой поэзии – темной, наукообразной. Однако у Еременко такое множество милых поэтических уловок, что утяжеления текста не происходит.

На месте читателя я возмутился бы. (И возмущались). Потому что, по большому счету, Еременко меня, читателя, дурит. Вкручивает баки, грубо говоря. Поэзия для него не более, чем компьютерная графика. И то и другое для него и призвание и хобби. Он дает метафорическую тезу и затем ее раскручивает, увлекаясь самым процессом смыслового (метафорического) переноса:

Лимон – сейсмограф Солнечной системы.

При таком подходе к делу стихотворение приобретает действительно лоскутный характер, метафоры сменяют друг друга, как рисунки мультипликации:

Свет отдыхает в глубине дилеммы,

через скакалку прыгает на стыке

валентных связей, сбитых на коленках,

и со стыда, как бабочка, горит.

И по сплошному шву инвариантов

пчела бредет в гремящей стратосфере,

завязывает бантиком пространство,

на вход и выход ставит часовых.