С праздником, восьмая Марта!

— У нас с нумерацией, американские кореша и подельщики, посложнее будет, потому что тестирование наше более сложное. Я, например, начальник экспедиции, Главный Фельдмаршал Покорения Марса, профессор по космической логике и космической политологии, все экзамены с первого раза прошел. И вот этот профессор — справа от меня, с тупой рожей — тоже, можно сказать, с первого, потому что, если задумаем на Марсе заимку ставить, на нем можно будет бревна возить. А вот этот — культурный профессор из Шестой палаты произошел, так, если хочет, пусть номером Шестым и останется.

Речь моя на номера Восьмого впечатление производит правильное — слушает она внимательно и смотрит с интересом. А может, это просто у нее на морде так нарисовано.

— А где вы проходили тренажерную подготовку, профессор? — спрашивает. — Стартовую перегрузку вы держали просто великолепно.

— Где-где, — говорю. — Там же, где и все — в альтернативной колонии. Есть у нас такая сеть тренажерных центров для призывного возраста.

А она мой ответ читает и так туманно, еле заметно экрану улыбается, что у меня в груди вдруг истерически екает.

Командир номер Первый, репу чешет и кряхтит задумчиво:

— Да, ситуация неординарная. Три номера Первых — это, конечно, неудобно. Может быть, вы по другим тестам под разными номерами проходили? По профессиональным, например…

— В нашем институте, — объясняю, — номеров не давали — это же не промышленная зона. Меня там, кстати, за профессиональное мастерство и быстроту анализа Вантуз На Все Руки звали. А завхоз высшее образование имел, из бывших, так он Супервантузом называл.

Номер Восьмой опять наклоняется и в экран дышит:

— А можно я… Можно, мы вас будем звать просто Супер, профессор?

— Зови, красавица, — говорю. — Супер так Супер.

Номер Восьмой снова краснеет, гордо выпрямляется и на номеров Первого и Пятого свысока поглядывает.

Профессор по марсологии тоже встревает в общение:

— А меня в братве Бычарой кличут. За мужественный… это… моральный облик и за этот… как его… охренительный полет мысли, во! А если какая падла будет тупой рожей обзываться или по номеру, то я….

Тут у него сплошные вопросительные знаки пошли.

Гляжу, а номер Восьмой в компьютер чуть ли не целиком всунулась и лыбится прямо с восхищением. Да что от нее, шалавы, еще ожидать? У них там в Америке известное воспитание: с самого детства сплошная порнуха да ширево.

И снова лезет в разговор, шлюха космическая, не дает командиру номеру Первому рта раскрыть.

— Прекрасное имя, профессор Би-Чара! Совсем не хуже, чем номер Первый. Вы согласны, коллеги?

Те, придурки, нет, чтобы ее строго одернуть — кивают, соглашаются.

Ну, а третий профессор так номером Шестым и остался.

А у меня настроение натурально испорчено, на эту куклу размалеванную и смотреть тошно, и за устройством корабля слежу невнимательно. Да и Бычара с номером Шестым вскоре зевать начали. Номер Шестой хоть культурно ладошкой прикрывается, а Бычара так ахает, что печень вываливается. А когда американцы к научной программе перешли, тут уж мы, не сговариваясь, одновременно кнопку "Повер" нажали.

А те нисколечко не теряются, на обед приглашают. Хавка у них вся в ярких тюбиках, но на вкус позорная, наверное, номер Восьмой стряпала. И как выясняется, другой нету — привыкать придется. Ну, ничего, мы ко всему привыкшие, но проверить надо бы, не заныкана ли нормальная пайка у американцев по тумбочкам, потому что за общим столом жрут они совсем незначительно.

После обеда провожают нас в наш жилой отсек, переглядываются, хором говорят:

— До-бро-по-жа-лу-ста! — и деликатно линяют. Не иначе, как к своим тумбочкам.

Апартаменты, надо сказать, отгрохали нам не слабые. У каждого отдельная хата, койки одноярусные, экран во всю стену и, главное, отдельный санузел, но без вантуза.

Все три двери выходят в комнату отдыха. Комната сама круглая, но по творческому замыслу на две части разделяется. В одной — лес стоит тропический и озеро, так, что наши двери прямо в этом лесу находятся. В другой — мебель для отсидки: кресла, столики, аквариум без рыбок, зато с красочным подводным миром. И во всю стену — панель с изображением Космоса, а так как собрана она из дерева, то от Космоса родным теплом и даже березовым веником потягивает. На самом краю Космоса — Землица-матушка, а к ней портрет нашего Президента пришпилен.

Бычара сразу же за Президента ухватился, поднатужился и оторвал-таки вместе с Землей и половиной Галактики, в озеро забросил.

— Кремлевская братва, — объясняет, — пахана больше не уважает. Мне Плешивый шепнул сегодня. Утратил Самоделкин авторитет, в натуре.

Потом запускает лапы в свои широченные штаны и достает из одного кармана пригоршню тюбиков, из другого — литруху спирта.

— Давай, пацаны, за отъезд посидим.

Ну, оживились, водичкой из озера растоптали — сидим. Стакан сидим, другой, пасту на зуб давим, пузырь уменьшается пропорционально относительному времени, а уважительного базара как-то не получается. Бычара все про свои разборки хлещется, номер Шестой помалкивает, а мне тоскливо. То ли обучающий компьютер культурно подействовал, то ли еще что…