С привкусом пепла

– Где? – Решетов провел по лицу и скривился. – Плевать! – и заорал во весь голос. – Прекратить огонь! Прекратить, я сказал!

Партизаны остановили беспорядочную стрельбу. В глубине деревни сконфуженно осеклась длинная очередь.

– Рвать надо, – предложил Зотов. – Взрывчатки килограмм пятьдесят заложить под стену и рвать. Сложится карточным домиком.

– Это мысль! – обрадовался Решетов. – Только где я столько тола возьму? В отряд гнать? У кокоревских есть, да они не дадут, обидчивые, мы тут без их ведома хороводим.

В сенях кто-то вновьзавозился. Снова эта баба неугомонная? Зотов распахнул дверь, запустил руки в темнотуи выволок на свет божий лысоватого, парадно одетого в панталоны и валенки мужика.

– Не убивайте, – взвыл сельчанин. – Я не виноват, у меня дети.

– Рот закрой, – оборвал Зотов. – Стены в школе толстые?

– Чегось? – вопрос выбил лысого из колеи. – А, ну вот такенные. – он развел руки сантиметров на семьдесят. – В три кирпича. Клали в тридцать девятом, бригада брянская приезжала. Работнички добрые, но хулиганы, диаволы, черти холерные. Ух и озоровали! Скрали у меня порося, сказали в милицию пойду, избу спалят!

– Спрячься, – Зотов зашвырнул словоохота обратно. В сенях зазвенело. Новости не обрадовали. Кладку в три кирпича просто так не пробить. Взрывчатки нет, противотанковых гранат нет, ручные, как дробина слону.

В кустах, за домом, зашуршало, послышался треск. Зотов с Решетовым схватились за автоматы.

– Понастроили тут, – донесся голос Шестакова, прогнивший штакетник вылетел под ударом, в дыру просунулся сапог, подергался, исчез, следом появился Степан и хмыкнул, увидев нацеленные стволы. – Испужались? Я это, геройский рядовой Шестаков прибыл с разведки, – он кивнул за спину. – Дохлый номер. Задками прополз, к ним не подступишься, дуром попрем –кровью умоемся. Школа, едрить ее в дышло, говорил батюшка-покойничек: все беды от образованиев лишних. Как в воду глядел! А он ишшо в девятнадцатом хотел учителей перещелкать, святой человек!

«И когда успел?» – удивился про себя Зотов. Вот исключительной полезности человек. Мы совещаемся, головы ломаем, как школу приступом брать, а Шестаков действует, варианты прикидывает.

Степан глухо ворчал, оттирая с колена ему одному видимое пятно. Была у него удивительная способность: оставаться чистым и опрятным чем бы не занимался. Пример мужицкой рачительности и бережливости, в этом они с Егорычем неуловимо похожи.

Пулеметная истерика со стороны школы утихла. Первый испуг миновал, теперь будут экономить патроны.

Со спины подскочил бурно дышащий партизан и доложил Решетову:

– Товарищ капитан, товарищ капитан! Там такое! Народ озверел, полицаев режут!

– Кто?

– Шемякинские, у них одного хлопнули, они и лютуют!

– Мне проблем мало? – вскипел Решетов.

– Я разберусь, – предложил Зотов.

– Золотой ты человек, Виктор Палыч! Ступай, а я буду школу эту драную, приступом брать.

– Не переусердствуй, капитан, – Зотов кивнул партизану. – Веди.

– Я останусь, Виктор Палыч, – взмолился Колька. Ясно, подвигов ищет.

– Оставайся, остальные за мной.

Партизан побежал задами, петляя и стараясь не выходить на открытую местность. Школьные пулеметы ожили, заливая свинцом улицу и дома.

– Тиу, тиу, – визгливо запело над головой. Пули с сырым чавканьем заколотили по крышам.

– Сюда! – проводник нырнул в переулок, заросший сухой, ломкой крапивой и яблонями. За забором бреханула собака. Со стороны школы щелкали редкие выстрелы, скупо огрызался пулемет. Труп Зотов увидел прямо на улице. Партизан в телогрейке, с отличительной повязкой на шее лежал на обочине, неестественно подогнув ноги. Со двора ближайшего дома неслись матерные вопли и шум, истошно, навзрыд плакали дети. В воротах сидел мертвец в белых кальсонах, из дырки во лбу текла сукровица, заливая лицо. Сразу за воротами Зотов наткнулся на плавающее в крови тело старика в нижнем белье. Седая борода слиплась неряшливым колтуном, тщедушное тело искромсано десятком колотых ран. Дед был еще жив, бесцельно роя тонкими, кривыми ногами землю, дико закатывая ничего не видящие глаза и пытаясь удержать пузырящиеся из распоротого брюха кишки. Возле крыльца двое партизан ногами и прикладами жутко, в месиво били человека. Тот дергался и хрипел, выплевывая черные сгустки. Левее, рядом с сараем, трое завалили на солому женщину с разбитым лицом, трещала ночная рубашка.

– Держи ее, Василь!

– Ух, паскуда!

Женщина не сопротивлялась, упрямо сжав тонкие губы, глубоко запавшие глаза безучастно смотрели на Зотова.

Молодой партизан, совсем мальчишка, пятился задом, хохотал во все горло и плескал на стену избы из жестяного бидона, за версту разя керосином.

– Прекратить! – рявкнул Зотов, его стремительно захлестывало холодное, мутное бешенство.

– Пошел на хер! – отозвался один из насильников, не повернув головы. Двое перестали пинать человека, превращенного в кусок дрожащего мяса. Их глаза были черны и безумны.