С точки зрения Ганнибала. Пунические войны

В этот самый момент глава посольства, Квинт Фабий, сделал красивый исторический жест. Вообще римская история изобилует такими жестами, и они производились римлянами вовсе не для того, чтобы спустя две тысячи лет досадить бедным школьникам, вынужденным писать сочинения на эту тему, и не для того, конечно же, чтобы дать сюжеты для огромных полотен академической живописи. Человек античного времени (как, впрочем, и человек грядущего Средневековья) иначе относился к жесту, чем мы. Для нас жест — просто дополнение к слову, причем слову записанному и нотариально заверенному, к бумаге с печатью. У древнего человека жест — это то, что видно богам, и боги здесь, скажем так, выступают в роли нотариусов.

Квинт Фабий, выслушав ответ карфагенского коллеги, выпрямился, красиво задрапировался в тогу, подобрал ее и сжал складки в кулак. «Здесь, — сказал он, — у меня за пазухой спрятаны мир и война. По вашему слову я могу вытряхнуть из-за пазухи что хотите. Выбирайте любое!»

Карфагеняне, с ясно различимым семитским акцентом, ответили:

— Может быть почтенный сам выберет?

— В таком случае я вытряхиваю для вас войну! — сказал Квинт Фабий, распуская складки.

— Очень хорошо, — был единодушный ответ карфагенского правительства.

Все версии этого события, даже приукрашенные, говорят об одном: войны жаждали обе стороны. Если здраво поразмыслить: а что оставалось римлянам? Махать кулаками после драки? Они не пришли Сагунту на помощь. Сейчас город уже захвачен, разграблен и разрушен. Что можно было требовать в качестве мирного условия? Чтобы карфагеняне отстроили Сагунт «как было» и вернули его под крыло Рима? Или пуститься в дипломатические и юридические тонкости, разбирая, чем договор Лутация отличается от договора с Гасдрубалом? Или выяснять, сколько раз карфагенское правительство промолчало, наблюдая за активной деятельностью Гасдрубала и безмолвно одобряя ее? В общем, доискиваться до правды в сложившейся ситуации — долго, а главное, бессмысленно.

Война была единственной реальностью и единственной необходимостью. Римский Сенат принес ее в своей тоге и выпустил на волю.

Сразу же после того, как война, ко всеобщему удовлетворению, была провозглашена, римские посланники, согласно полученной инструкции, направились в Испанию. Не вполне понятно, на что они рассчитывали, когда начали объезжать местные племена.

Беседы достопочтенных пожилых сенаторов с варварами-вождями происходили по одной и той же схеме. Мощная драпировка тоги не производила на местных кельтов никакого впечатления, и что там таилось за пазухой у римлян — мир или война, — мало интересовало жителей Испании.

— Не соблаговолите ли вы заключить с нами союз? — вопрошали сенаторы.

В ответ им летели насмешки.

— Почему мы должны это делать? — интересовались кельты. — С какой стати нам не поддерживать Ганнибала? До сих пор он действовал вполне успешно, так зачем нам становиться на сторону неудачников?

— В таком случае не могли бы вы оказать нам по крайней мере любезность — не поддерживайте карфагенян, когда мы начнем с ними воевать, сохраняйте хотя бы нейтралитет?

— Ничего не можем обещать, — говорили кельты. — У вас хотя бы совесть имеется? Сагунт был вашим союзным городом, он держался, сколько мог — а где были вы, когда карфагеняне разграбили и сожгли его? Что-то не складывается у нас такого впечатления, что от союза с Римом будет хоть малейшая польза.

Посланники Вечного города просили, чтобы кельты — ну такую-то малость они могут сделать? — не пропускали карфагенян через свою территорию. Тут среди собравшихся, особенно среди воинственно настроенной молодежи, поднимался хохот.

— Они боятся, что карфагеняне придут в Италию! — кричали кельтские воины. — Но мы-то здесь при чем? Почему мы должны выполнять их глупые и наглые требования? Может быть, они хотят сделать из нас щит, чтобы Ганнибал бил по нашим городам и людям, вместо того чтобы как следует ударить по римлянам? Ну так пусть бьет по римлянам, а мы посмотрим! Никто из кельтов никогда не видел от Рима ничего хорошего — все эти «союзы» просто способ собирать дань и навязывать свободным людям собственный образ жизни.

У Ганнибала, в отличие от злополучных римских послов, все складывалось очень удачно. Он вернулся в Новый Карфаген с добычей. Всем заплатил, всех наградил. Тут до него дошло известие с родины: мало того что в Карфагене официально утвердили его в качестве полководца — началась война с Римом, и он, Ганнибал, стал причиной этой войны.

Великий карфагенянин был удовлетворен подобным итогом. К этой войне он, в общем, и стремился.

Ганнибал прибег к своему обычному приему, который использовал для укрепления армии. Отряды у него были многонациональные, а солдаты имели обыкновение разбиваться по «землячествам». Ганнибалу же требовалось создать настоящее братство по оружию. Но главное — ему совершенно не нужно было, чтобы в разгар кампании часть солдат вдруг начала неудержимо тосковать по родине. Такая тоска чревата нарушениями дисциплины и дезертирством.