С царем и без царя

Возвращаясь вечером 17 декабря на вокзал после невольного дневного пребывания в Киеве, я чувствовал себя как бы под обстрелом — кругом свистали пули от одиночных выстрелов. Когда я шел по Фундуклеевской улице, ко мне подбежала молодая девушка с испуганным лицом, прося разрешения идти со мною. Мы оказались попутчиками: барышня была курсисткой, дочерью одного из железнодорожных служащих, имевшего казенную квартиру на Киеве 1-м. Проходя по Безаковской улице, она сказала: «Сегодня только убрали валявшиеся тут двое суток трупы: это были два прятавшихся офицера, которых солдаты разыскали и, конечно, убили». Сказано это было таким тоном, который явно показывал ее одобрение геройскому поступку революционных солдат. Мне стало глубоко жаль юного миловидного существа, доведенного окружающей средой до такого извращения понятий и притупления свойственных женщине чувств. Находя вполне естественным убийство врагов народа (которыми она считала всех офицеров), она была искренне возмущена моей отповедью и холодно со мною простилась у подъезда вокзала.

Оказалось, что приготовленный для нас, ограбленных, поезд был тот самый, в котором мы три дня прожили на станции Кучаково. Так как некоторые пассажиры не рискнули вторично пуститься в путь, в поезде было довольно свободно. Мы, как товарищи по несчастью, конечно, все перезнакомились. Днем в наше купе зашел посидеть очень симпатичный молодой еврей, служивший, как оказалось, в одном из могилевских банков во время нахождения там царской Ставки. Он мне сказал, что часто встречал государя на улицах Могилева и знал в лицо всех его приближенных. При этом он внимательно вглядывался в меня, встречая в ответ совершенно каменное выражение. Когда зашла речь о революции, он выразил сожаление по поводу того, что евреи в ней играли такую роль, за которую им когда-нибудь, вероятно, придется дорого поплатиться.

Не успел он договорить этих слов, как к нам влетел его спутник, стоявший у окна около нашего купе. Он с пеною у рта стал доказывать, что для свержения ига царизма в России нужны были грамотные руководители и что евреям поневоле пришлось пожертвовать собою и вести на поводу темные русские массы, так как русские не могли обойтись собственными силами. Спутник мой, до сих пор молчавший, задал вопрос: почему евреи, фанатически сохраняя свой жизненный уклад, вторгаются в жизнь других народов для разрушения устоев их стран и почему, внушая анархию, они сами покорно слушаются своих вождей? На это еврей начал пространно и скучно говорить о том, что их участие в русской революции является только самозащитой от многолетнего угнетения их русским правительством. Мой спутник сказал со своей загадочной улыбкою: «Самозащищаться нужно Европе от евреев, а не наоборот, так как сами евреи считают войны и революции своею жатвой». Экспансивный еврей с раздражением ответил, что это немудрено, потому что во всех странах при малейшем движении вправо евреи подвергаются бойкоту; вследствие этого им приходится быть подсознательными революционерами. Тогда спутник мой мрачно заметил: «Не перетяните струну, чтобы не потерять Европу, как вы когда-то потеряли Египет».

Видя, что собеседники начинают сильно волноваться, я постарался прекратить эту интересную беседу.

В нашем же вагоне ехал редактор одного петроградского иллюстрированного журнала. Он, видимо, очень интересовался узнать, кто я. После долгих расспросов о роде моих занятий он наконец не выдержал и спросил, как моя фамилия. Я ему назвался своим вымышленным именем, но это его совсем не удовлетворило.

Месяца через два я его встретил в Одессе едущим на извозчике. Он моментально остановил извозчика, подбежал ко мне и сказал: «А теперь я узнал, кто вы такой... Поразительно хорошо играли комедию».

По прибытии в Харьков в четверг утром мы напали на очень толкового носильщика, который нам сказал, что через час идет поезд на Севастополь и что мы можем, дав взятку в 100 карбованцев какому-то станционному служащему, получить билеты. Благодаря его совету мы смогли ехать дальше, не задерживаясь в Харькове.