С войной не шутят

Мичман быстро утихомирил стерлядь, достал из машины несколько картофелин, луковицу, пару жестяных, будто бы вырезанных из пластмассы лавровых листков, движения его, внешне вроде бы неторопливые, мягкие, на самом деле были стремительными, точно рассчитанными. Это был настоящий охотник, таежник, добытчик, работяга — тот самый русский мужик, на котором страна наша держится. Не будет этого мужика — и страны не будет. Рухнет.

Мослаков смотрел на мичмана и восхищался: ему бы такие руки, ему бы такую хватку — адмиралом бы стал! Сам Паша умел только фокусничать, ловить рыбу, удивлять людей.

Прошло еще несколько минут — и картофель уже был очищен, и лук ошкурен, и в небольшом чистом ведерке уже побулькивало варево, и стерлядь, буйная рыбина, была вымыта, выпотрошена и порезана на куски, — все в руках мичмана Овчинникова горело. Любо-дорого было смотреть на то, как он действовал. Мослаков не выдержал, восхищенно поцокал языком.

Мичман это засек, сделал настороженную стойку, будто на охоте:

— Что, Паша, подползающего к костру неприятеля засек?

— Совсем наоборот, — Мослаков похлопал ладонями по горячему песку. — Дядя Ваня, признайся, ведь в своей жизни ты набил зверя видимо-невидимо.

— А зачем, Паша? Зачем видимо-невидимо? — мичман приподнял одно плечо, потерся о него щекой.

— Ну-у, — Мослаков вновь похлопал ладонями по песку, изображая «тихую» автоматную очередь, — ради охотничьего азарта.

— Никогда такого не было, — строго сказал мичман. Подумав немного, добавил: — Хотя один раз было, но и то наполовину.

— Это как понимать — наполовину?

— А как хочешь, так и понимай. Командовал я тогда геологической партией в Якутии. Поехали мы с моим тезкой и коллегой Иваном Николаевичем Кудиновым на охоту. Партии наши к той поре решено было слить воедино, в одну, значит, и я поступал в распоряжение Кудинова. Народу у нас было много, и народ этот надо было кормить. Охота в тот раз выдалась бешеная. На реке Бельче. Убили мы на двоих сто двадцать семь уток, три гуся и пять глухарей. Объединенная партия наша такое количество птицы за два месяца не съела бы, — мичман вздохнул, помешал оструганной веткой лозины варево.

Мослаков, лежа, покрутил носом и произнес восхищенно:

— Ох!

— В общем, нагрузили мы лодку с верхом, уселись в нее и поплыли, — по лицу мичмана проскользнула тень.

Вспоминать о том, что произошло, было неприятно. И рассказывать было трудно. Мичман пожалел уже, что затеял этот рассказ.

Весна тогда была. Хорошая бурная весна. Из-под белых сырых сугробов, прямо сквозь сочащуюся корку подбоя проклевывались подснежники, бередили своим видом и запахом душу. Воздух был пьяный, и все живое было в нем пьяным: утки над водой летали косо, шарахались то в одну сторону, то в другую, не замечая ни людей, ни ружейных стволов, сами ложились на выстрелы, гуси тоже перли, как чумные, будто ослепли перелетные. В общем, охота была царская. И добыча была царская. Набили они с Иваном Кудиновым лодку так, что та едва под воду не ушла — еле на плаву держалась.

— Ну что, тезка, доплывем до базы? — спросил Кудинов у своего напарника.

Взгляд у Кудинова был встревоженный — знал опытный таежник, хорошо знал, что можно делать, а чего нельзя. В данном случае они делали то, «чего нельзя».

— Потихоньку, полегоньку, «нызенько-нызенько», как в том анекдоте, доплывем! — уверенно ответил Овчинников, хотя в этом совсем не был уверен. — Вперед, тезка! Бог не выдаст, свинья не съест.

Ружья, чтобы случайно не ушли под воду, привязали к бортам лодки, врубили мотор и, тихонько, думая, что так обеспечат малую скорость и обезопасят себя, двинулись домой.

Очень скоро поняли, что мотор им совсем не нужен, а если и нужен, то для обратного реверса, чтобы сдерживать лодку, — слишком уж раскочегарилась вспухшая по весне река — несла так, что дух захватывало. Любого другого седока река бы мигом уволокла на дно, только не двух Иванов: река была хитрая, а они были еще хитрее, лодка неслась по воде, не задевая ни за одну льдину, ни за один островок, обрамленный искрящимся белым подбоем. Только шуга скрипела, скребясь о борта, да над головой кричали птицы. Дух вышибало от такой бешеной гонки, да розовые облака взмывали над охотниками.

Там, где река была пошире, а течение помедленнее, они успевали осмотреться, восхититься природой. Нет все-таки на свете природы красивее, чем на севере, — никакой юг не сравнится. Даже сердце останавливается от здешней красоты — такая она.

Через двадцать минут река Бельча разделилась на три русла. Одно, с ревом обогнув старую, раздернутую временем на несколько частей скалу, уносилось в голые пихтовые заросли, вставшие на берегу слева, второе русло уводило вправо, третье, самое спокойное, уплывало вдаль и вгрызалось в тайгу в полукилометре от развилки.

Пошли по самому спокойному рукаву, по центровому и, как часто бывает в таких случаях, ошиблись — обманула их река. Едва вонзившись в лес и разогнав в стороны деревья, наломав по берегам немало стволов, рукав делал один резкий поворот, потом второй и сразу же — третий.