С войной не шутят

Хорошую машину все-таки соорудили в Питере, на Балтийском заводе. Быструю, с неплохим вооружением, способную вести борьбу и на море, и на суше и отбивать нападение с воздуха.

Перед отплытием капитан-лейтенанта встретил мичман Балашов, вскинул руку к седому виску:

— Разрешите доложить…

— Не надо, — Мослаков остановил его мягким движением, — и так все вижу…

Он прошелся по палубе, задержался у скорострельной пушки, приданной сторожевику для усиления, хотя и без того на «семьсот одиннадцатом» было достаточно стволов, любовно огладил теплую, нагретую ранним солнцем казенную часть, вновь поцокал языком. Палуба искрилась яркими цветными огнями, огни были рассыпаны по железу, будто песок, сияли дорого, дразнили взгляд — палубу недавно помыли, и теперь на ней высыхала вода.

Мичман вдруг жалобно сморщился одной половиной лица, словно бы у него внезапно заныл зуб, потом ногтем поддел с глаза слезу и стряхнул ее на палубу.

— Что-то случилось, Иван Сергеевич? — встревожился Мослаков.

— Случилось, Павел Александрович, — мичман вздохнул, — сегодня ночью Игорьку нашему… старшему лейтенанту Чубарову стало совсем худо. Утром его на самолете отправили в Москву, в голицинский госпиталь.

— Ох, господи! — удрученно пробормотал Мослаков. — Я об этом еще не слышал…

— Да разве у Киричука услышишь что когда? Ему бы только глотку драть на митингах, а как до дела доходит, так оказывается, что он зеленку от йода отличить не может. А уж что касается выписать рецепт на лекарство от гриппа или ангины, так он вообще за консультацией в Москву обращается, — мичман повернулся лицом к борту и отправил вдаль точный крохотный плевок.

Мослаков огляделся по сторонам, взгляд его сделался озабоченным.

— Иван Сергеевич, а где Овчинников?

— Здесь он. Не тревожьтесь. В машине сидит. Слышите, как выхлоп работает? Ни одного пустого пука в воздух не выходит, все — на винт.

Капитан-лейтенант улыбнулся: от чудной речи Балашова на душе потеплело, внутри родился свет, что-то шевельнулось, и Мослакову стало спокойно: это хорошо, что рядом будет находиться дядя Ваня Овчинников.

Через десять минут «семьсот одиннадцатый» аккуратно, задом выбрался из затона, взбивая за кормой высокий белый бурун, к которому, как к большой куче мусора, кинулись чайки, — из буруна в разные стороны лапшой полетели рыбешки — и дал низкий длинный гудок: благодарил берег за кров, хлеб, ремонт.

Жара измотала не только людей — измотала реку: вода здорово сползла с берегов вниз, обнажила рачьи и крысиные норы и на прежний уровень не вернулась, подняла со дна разный хлам, прикрылась им от секущего солнца, земля на сломах берега будто паутиной пошла — покрылась страшными черными трещинами.

Длинная, тяжелая волна, двумя пенистыми усами тянувшаяся за сторожевиком, неспешно накатывала на сохлые места, взбивала мусорную налипь, накрывала с головой поникшие кусты.

«Семьсот одиннадцатый» уходил в море, на помощь к «Таймыру» и другим пограничным судам, мешавшим браконьерам забивать древнего каспийского осетра, будто свиней. Еще несколько таких лет, и осетров в Каспии не останется.

Оганесов тоже отправлял три своих судна в море — из Москвы поступил выгодный заказ на тонну икры и десять тонн копченого осетрового балыка. Он прикинул, сколько же «зелени» на этом можно заработать, и возбужденно почмокал губами: много!

— Вот что значит солидные люди, — довольно изрек он. — От солидных людей и заказы солидные поступают.

Оганесов слепо, не открывая глаз, вытянул перед собой руку и требовательно пошевелил пальцами — будто щупальцами попробовал воздух.

Караган стремительно, бесшумно — при его комплекции бесшумным быть нелегко — метнулся в угол, подхватил костяную трость, стоявшую там, сунул ее шефу в руки. Тот цепко ухватил трость пальцами, стукнул торцом в пол, похвалил Карагана:

— Молодец! Научился читать мои мысли без слов.

— Да уж пора, — смущенно пробормотал Караган, — столько лет вместе…

— Старшим назначаю тебя, — сказал Оганесов. — Ты мужик опытный, это дело сумеешь вытянуть. Будешь командовать головным кораблем.

Оганесов расписывал предстоящий поход как некую боевую операцию, по ролям.

Второй корабль попал в подчинение Футболиста, который в морских, рыбацких, военных и прочих делах был полным нулем, его стихия была другая: врезать на игровом поле какому-нибудь особенно настырному нападающему бутсой по лодыжке, а потом, когда тот упадет на землю, — по челюсти — это да, это его дело. А по части икры и балыка он не добытчик, а едок, но раз шеф считает, что он должен добывать икру, — он будет ее добывать. Футболист хорошо понимал, что шефу важно иметь на судне своего человека — не мастака, который икру из моря пальцем добывает и мажет ее на хлеб, а приглядчика.

Третье судно дали Никитину. Тот озадаченно почесал пальцами затылок: лихо же объехала его на кривой кобыле баламутка-жизнь — похоже, он возвращается на круги своя… В следующий миг Никитин постарался успокоить себя: во-первых, в «кругах своя» платят совсем другие бабки, а во-вторых, флаг над головой куда более вольный…