С войной не шутят

Сторожевик кормой попятился от берега, целя в «промысловиков» холодным дулом пулемета. Лишь отойдя от берега метров на пятьдесят, он развернулся и ушел в море.

Паша Мослаков считал дни до свадьбы. Сколько их осталось? Много. Целых двадцать два. На столике у него в крошечной киотке стояло фото в рамочке — Ира Лушникова, девушка с длинной шеей и внимательным, чуть нахмуренным взглядом. Мослакову очень нравилась эта вот ее нахмуренность, девчоночья строгость.

Он заглянул к себе в каюту, взял со столика Ирину фотокарточку и прижал ее к губам.

— Маленькая моя!

Его обдало изнутри чем-то теплым, нежностью, благодарностью, в иллюминаторе он увидел чаек — мелких, сосредоточенно молчаливых, вьющихся над сторожевиком, будто вороны, вновь прижал фотокарточку к губам.

Папугин под свадьбу — комбриг так и сказал: «Под свадьбу» — расщедрился и решил выдать Мослакову месяц отпуска. Они с Иркой этот месяц славно промотают.

Денег, правда, нет, но у Паши Мослакова имеется коллекция марок; если ее продать повыгоднее, потолковее, то не только на медовый месяц с его повышенными расходами хватит, а и на приобретение кое-чего из мебели. И Ирке на туфли.

Ему очень хотелось подарить ей туфли, изящные, с удлиненным носком и тоненьким каблуком-шпилькой. Каблук-шпилька всякую женскую ногу делает изящной, соблазнительно неустойчивой.

Да, очень неустойчива, очень соблазнительна бывает женская ножка на каблуке-шпильке. Мослаков обязательно подарит такие туфли жене. Женщина есть женщина, она должна обольщать мужиков… Даже если это — жена Мослакова. Пусть обольщает Мослакова и делает это изо всех сил, Паше это очень даже нравится.

Он поставил фотокарточку на столик и, прислушиваясь к самому себе, вздохнул.

Сторожевик Мослакова уже три дня бороздил Каспий. Самая крупная добыча выпала пока в адмиральском катере. Задержали еще три лодки. Рыбы в лодках было немного: по пять-шесть осетровых хвостов — разных окуней, зеленух, луфарей местный народ не брал, скармливал чайкам либо просто вываливал за борт — да по паре ведер икры.

Икра — продукт скоропортящийся, идет чистоганом на американскую деньгу, икру здешние добытчики за рубли не продают, поэтому выгребают ее ножами прямо из живых осетров, безжалостно распластывая их ножами, и тут же, предварительно обернув марлей, суют в тузлук.

Тузлук местные умельцы делают хитрый — не только с солью, но и с сахаром, поскольку сахар — это, во-первых, прекрасный консервант, что всегда дает икре возможность подольше постоять, не испортиться, а во-вторых — сохраняет нежный слабосольный вкус. Преуспели здешние браконьеры в рыбной гастрономии не меньше, чем в Европе, — засаливают осетров не только крупной рыбацкой солью, не только пускают их на балык и тешку, обрабатывая тузлуком, — готовят, как в Швеции и во Франции, с укропом и с перцем, с тмином и кисловатым гранатным семенем, с лавровым листом и кунжутом…

И моряков браконьеры невольно подкармливают — из задержанной лодки взяли одного осетра и пустили его в котел. И уху себе роскошную приготовили, и на второе доброе жарево было, будто бы с царского стола прислали, и в засолку приличный кусок пустили.

К Мослакову пришел салага-автоматчик, губастый, с двумя редкими резцами, выступающими из-под верхней губы, напористый. На седловинке носа, раздавленной в детстве чьим-то суровым кулаком, блестел пот:

— Товарищ капитан-лейтенант, а если нам… — он оттопыренным большим пальцем, будто саперной лопаткой, поддел воздух, — это самое…

— Чего это самое? — Мослаков, повторяя жест салаги, также копнул оттопыренным пальцем воздух, потом выразительно подул на него. — А?

— Ну-у… ведерочко икорки отжать, из той, что конфискована, а? И команду побаловать… А?

— Гурман! Собственно, а зачем нас сюда поставили? Нас сюда поставили затем, чтобы охранять закон. А мы закон этот — по боку? И все его буквы — серпом под репку?

— Так икра эта, товарищ капитан-лейтенант, может пропасть…

— Не пропадет. Икра пойдет в магазин, и государство получит от нее доход.

— А доблестным погранцам — ничего?

— Доблестным погранцам — благодарность народа.

— Это же ж — воздух, товарищ капитан-лейтенант, тьфу, ничего, нуль… А нам надо, — салага помял пальцами пространство, улыбнулся, словно бы ухватил тонкую невесомую материю, проверил ее на ощупь, — чтоб была вещь…

— Отслужишь в армии, станешь предпринимателем, окружишь себя «быками» в красных пиджаках, вот тогда и будешь иметь вещь.

— Так когда это еще будет, товарищ капитан-лейтенант…

— Добьешься — и будет. А теперь — кру-у…

Матросик огорченно вытаращил глаза, попытался утопить в них капитан-лейтенанта, как в неком ведре с помоями, по-удавьи загипнотизировать его, но не тут-то было.

— …гом! — выдохнул Мослаков, и настырный салага исчез.

В море жара не была такой слепящей, как на суше, в Астрахани, а допекала меньше. В море было чем дышать. С волн прохладу слизывал заморский ветер, прибегавший из Ирана. Дядя Ваня Овчинников вытащил из своей пахнущей соляркой преисподней резиновый шланг, включил мотор и теперь обливал забортной водой всех желающих.