С войной не шутят

Быть облитыми водой желали все, даже капитан-лейтенант.

В это время коротко взвизгнул, заставив студенисто заколыхаться воздух, и затих ревун. Затем взвизгнул снова.

— Все по местам! — скомандовал Мослаков.

Ревун взвизгнул в третий раз.

В рубке за штурвалом стоял мичман Балашов. Пахло свежей краской, отстающей от перегретого железа.

— Что случилось, Иван Сергеевич?

— Локатор показал — впереди катер. Похоже, ставит сеть. Сеть большая, длиною не менее четырех километров.

— Полный вперед!

Овчинников, выпустив из рук шланг, метнулся вниз, в машинное отделение, двигатель забурчал разбуженно, откашлялся, из патрубков выбил сизый застойный дым, из-под носа сторожевика в сторону отвалила длинная белая волна.

— Есть еще один катер! — через десять минут сообщил мичман, не отрывающий взгляда от мерцающего экрана локатора.

Мослаков посмотрел на экран: катера были крупные. Две темные, обведенные ярким светящимся контуром точки танцевали посреди экрана. Сверху к ним спускалась третья точка — такая же крупная и, судя по всему, быстроходная.

— Третий катер! — запоздало объявил мичман.

— Вижу!

Над морем висела плотная розовая дымка, до катеров было километров семь, в чистом пространстве их можно было бы увидеть невооруженным глазом, но сейчас катера не были видны — их скрывала дымная розовина.

— Успеем, Иван Сергеевич? — спросил Мослаков.

— Нет, — неожиданно беспечно ответил тот.

— Я серьезно, Иван Сергеевич.

— И я серьезно. Мы попадаем в интересное положение… Как в том анекдоте: догнать не догоним, но разогреться разогреемся. Они нас видят так же хорошо, как и мы их, локаторы у них мощные — это раз. И два — техника у них высший сорт.

Мослаков с досадой ударил кулаком по самодельной деревянной полочке, прикрывавшей сверху стойку штурвала. В следующую минуту лицо его посветлело.

— А может, это не браконьеры?

— Браконьеры, — не уловив тонкости момента, ударил мичман в лоб, — такие браконьеры, что пробы ставить негде.

Капитан-лейтенант, что называется, скис лицом, от осознания некой внутренней досады, беспомощности у него сморщились даже щеки, на лоб набежала старческая лесенка, и Балашов неожиданно уловил некое сходство Мослакова с мертвецом.

«Свят-свят-свят», — едва слышно шевельнул он губами, не почувствовав их, — губы сделались чужими: уж кому-кому, а Паше Мослакову в могилу рано, прежде в нее должны лечь они с Овчинниковым, потом кое-кто еще и уж потом — капитан-лейтенант. В чине вице-адмирала. Или хотя бы контр-адмирала, с одной звездой на погонах.

Под днищем сторожевика что-то заскрежетало железно, с противным, буквально выламывающим зубы подвизгом, палуба под ногами людей затряслась, дрожь пробила весь корпус «семьсот одиннадцатого», словно бы в сторожевик угодила ракета, — это Овчинников перевел двигатель в форсажный режим, и сторожевик пошел на сближение с тремя катерами.

Плоские мелкие волны вдруг сделались крупными, гривастыми, опасными, одна из них, подмятая сторожевиком, превратилась в трамплин, двигатель «семьсот одиннадцатого» захрипел, закашлялся, засипел изумленно, и сторожевик понесся почти по воздуху.

Минут через пятнадцать Мослаков и мичман одновременно увидели три длинных, плоских, с щучьими очертаниями катера, которые, взбивая буруны, уходили от сторожевика сразу по трем направлениям, веером, один влево, другой вправо, третий прямо.

Едва не застонав от досады — уйдут ведь, — Мослаков метнулся к «переговорке».

— Дядя Ваня, — взмолился он, — хочешь, перед тобой на колени встану?

— Не надо, племянничек, — донеслось до него глухое, сдавленное. Овчинников закашлялся — в машинном отделении было дымно. — Не протирай казенные штаны на коленях до дыр, они тебе еще пригодятся, не проси — больше оборотов дать не могу.

— Ну хотя бы чуть, дядя Ваня!

— Я же сказал — не проси! Не могу! Ни одного оборота не могу. Если прибавлю хотя бы один — машина рассыплется на гайки. И корабль тоже — все заклепки вылетят из корпуса словно пули, — добавил он, хотя знал, что корабельную сталь давно перестали сшивать заклепками. Но все же прибавил еще немного оборотов.

Черный дым выхлопа повис над водой.

— Ну! — вновь шарахнул Мослаков кулаком по самодельной деревянной полочке. — Ну!

Бесполезно. Катера браконьеров уходили от сторожевика. Их машины имели большую мощность, сторожевик уступал им.

— Суки! — Мослаков вновь ударил по деревянной полочке, помотал головой и выскочил из рубки на палубу, поспешно сдернул чехол с пулемета. Проорал громко, оглушая самого себя, людей, находящихся рядом, море — по воде даже побежала рябь — и небо — по небу тоже пробежала рябь: — Стой, суки!

Саданул вслед катерам длинной пулеметной очередью. Попасть на таком расстоянии было невозможно, снайпер тоже не попал бы… Мослаков выматерился и скомандовал в машинное отделение:

— Сбрасывай обороты!

Больше всего Иру Лушникову удивили в Астрахани лотосы: тяжелые с тарелку листья, на которых крупной дробью катались капли воды и, сталкиваясь друг с другом, не соединялись, а разбегались в разные стороны, будто ртуть.

Бутоны цветов были огромными.