С войной не шутят

— Ха-ха-ха! — запрыгал, затанцевал подле нее Оганесов, вспушил пальцами бакенбарды, подпрыгнул вверх, будто молодой озорной козлик. — Это называется битва при Ватерлоо, — вспомнил он нечто историческое, мудреное, выпалил на едином дыхании. Ах, как вовремя всплыло в памяти название знаменитого сражения — будто бы прорезалось из некого розового тумана, высветилось перед ним ясно. — Под Ватерлоо… Или при? — Оганесов поездил из стороны в сторону подбородком, потом учительским жестом поднял указательный палец и вылил остатки хванчкары на грудь блондинке.

Та улыбнулась Оганесову.

— Йехе-хе, хе-хе-хе! — продолжал плясать Оганесов. Потянулся к очередной бутылке хванчкары, не удержался на ногах и упал, вызеленив о траву дорогую белую рубашку.

Повар помог ему подняться.

— Не надэ, — воспротивился Оганесов, — я сам! — сделал несколько неровных танцевальных движений и цапнул Дюймовочку за грудь. — А ты, стервочка, ничего будешь… Пойдем-ка со мною в кусты, — он нагнулся, слизнул с изящной хрупкой груди несколько сладких винных капель.

— Там комары, — спокойно отозвалась блондинка.

— Комаров — ни одного, — Оганесов криво, с груди на живот, перекрестился. — Всех вывели.

— Так уж и всех?

— Всех!

— Каким образом?

— Самым простым. У меня этим делом занималась целая бригада. Специально гонялась за каждым комаром… Выловили всех до единого, — Оганесов с силой, едва ли не выламывая блондинке руку, потянул ее в кусты. — Не бойся! Ручаюсь, что в попку твою не вцепится ни один комар. — Он вновь захохотал, гулко, раскрепощенно. — Впрочем, в мою — тоже.

Охранник сидел среди камышей на берегу протоки, у самой воды, и перочинным ножиком вырезал узор на добела оскобленной клюшечке. Сынков, остановившись в десяти метрах от охранника, некоторое время с интересом наблюдал за его работой. Полная расслабленность, полная беспечность… Наплечная кобура, чтобы не мешала строгать, была сдвинута на спину. Увлеченный своим занятием охранник превратился в глухаря — ничего, кроме простенького, с кубиками и ромбиками узора, которым украшал деревяшку, не видел, ничего не слышал…

Выждав несколько минут и проверив, что рядом, в пределах видимости, других охранников нет, Сынков хотел было уже переместиться к любителю «прикладного искусства», как в камышах послышался громкий козлиный топот: кто-то напролом, прямо через заросли, не выбирая дороги, пер к охраннику.

Охранник на шум даже внимания не обратил, продолжал колдовать над занятной клюшечкой.

На берег протоки вывалился Репа, стер с мокрого лица прилипший мусор. Поинтересовался, жадно хватая горячим ртом воздух, давясь им словно невкусным чаем:

— Ну как тут, тихо?

— Абсолютно, — буркнул охранник, не отрываясь от клюшечки. — Так тихо, что ни одна мышь мимо не проплыла.

— Чего вырезаешь-то?

— Да вот… Сабельку для рубки репьев и татарника.

Репа хмыкнул добродушно.

— В Чапаева, значит, будешь играть?

— В белого офицера, — охранник поднял голову и только сейчас увидел, что в руках старший держит удочку.

— Ты вот что, — сказал Репа, — сходи на поляну, побудь там минут пять. Помоги Дизелю, посмотри, все ли в порядке, а я тем временем крючок в воду кину, посмотрю, что тут есть.

— Ладно, — проговорил охранник, нехотя поднимаясь на ноги.

— Если тут ничего нет, перемещусь в другой угол, — сказал ему Репа.

Охранник удалился в заросли по следу, проложенному Репой. Сынков переглянулся с Кирилловым, находящимся в десяти метрах от него. Это было осложнение — небольшое, но все-таки осложнение. Задержка времени.

Сынков показал пальцем на циферблат часов — предлагал немного подождать. Кириллов согласно смежил веки.

Репа распустил удочку, к концу лески привязал тяжелую блесну, сделанную из металлического колпачка для авторучки, и зашвырнул в воду. Если в протоке окажется хотя бы один окунек или судак, то он обязательно насадится на блесну.

Сынков уже успел испробовать местную блесну в деле, он тоже был болен рыбалкой.

От нетерпения у Репы даже руки задрожали, и Сынков хорошо понимал его — сам не раз оказывался в таком положении, приплясывал на берегу от азарта. Но сейчас внутри у него все было спокойно — работу с отдыхом путать нельзя. Сынков внимательно следил за Репой.

Узкое Репино лицо расслабилось, сделалось ребячьим, неприятные жесткие черты исчезли, нижняя губа сама по себе, будто пьяная, заприплясывала. Репа сунулся с блесной в одно место протоки, потом в другое, подергал удилищем, дразня рыбу, сонно затихшую в воде, попытка не удалась, и Репа, ломая тростник и ругаясь, передвинулся метров на пятнадцать влево.

Сынков бесшумно передвинулся следом.

Сочно булькнула брошенная в воду тяжелая блесна, Репа вновь азартно подергал ее.

— Ну, блин! — хриплым голосом, словно бы у него сели батарейки, проговорил Репа. — Ну, давай, давай, давай!..

Пусто. Из Репы будто пар выпустили, он разочарованно отер ладонью лоб, вскричал надорванно:

— Где же ты, рыба?

Рыбы не было.

Удаляясь от Сынкова, Репа вновь переместился на десять метров по берегу протоки. Сынков передвинулся вслед за ним.