С волками жить

— Он хочет, чтоб вы тоже ткнули, — пояснил сын. Все пекиты смотрели теперь на Дрейка. Инстинктивно он понял, что медлить нельзя, он не осмелится размышлять, он должен избегнуть силков мысли, сделать шаг с дерзкой решимостью, увесистое копье крепко стиснуто обеими руками, он должен воткнуть острый кончик его в священную плоть этого еще живого зверя — вот так! — и он сумел моментально ощутить пульсирующее проворство жизни, передавшееся по древку ему в стиснутые кулаки, словно не вполне неприятную щекотку тока низкого напряжения, и толкнул он с безотчетной и глубокой дикостью, и копье содрогнулось до плеч его, и сила резко погасла. Пекиты перешучивались и хлопали Дрейка по спине. Розового мальчика из Голливуда наконец-то сочли способным. Но там, на земле, перед ним была эта смерть — абсолютная, бесповоротная, могучая пакость. Воздух марало ощущение заразы. Дрейк не знал, что́ ему думать или чувствовать; он был взбудоражен, ему было противно — одновременно, — эмоции сцепились в сводящем с ума раздоре равно взвешенных противоположностей, честность объявляла, что он не может настаивать ни на одной, ни на другой, и вот внутри этого парализующего пространства темного беспредельного смятения, с убийством, извивающимся на своей оси, Дрейка поразило жутью: быть может, все эти внутренние бурлеж и соударенье отмечают то место, чье волшебство неотразимо манило его с самого детства. Те точки, в каких магниты равно тащило во все стороны, определяли человеческую границу, узор, сотворенный тем, кому предложили это равновесие, вычерчивал слабейший намек на форму, быть может — бытия, и незримые порядки, выстроившиеся в бесследном молчании за ним. Но если это и есть фундамент, возможное место — что за пиршество намеков и проклятий задумчивой вечности! Над Дрейком пронеслась исполинская ярость, словно тень великого крыла, всего за миг поглощая предположение, двусмысленность, щупальца независимого чувства. Руки у него затряслись, и, чтобы унять дрожь, он вогнал тупой конец своего копья в землю. Он перепугал себя, и ему хотелось покинуть эти джунгли — но прежде один последний раз запечатлеть свое паломничество по натурной съемочной площадке известного мира. Он вручил фотоаппарат сыну вождя, показал куда смотреть, где нажимать, и, пусть даже не вполне мог заставить себя позировать с ногой в ботинке, триумфально попирающей ляжку падшей свиньи, все равно в своих размокших «тимберлендах» и неопрятной набедренной повязке принял стеснительно небрежную позу рядом с мертвой тварью, копье по стойке вольно, стараясь спроецировать на пленку самое малое измерение той сложности, какую он в тот миг испытывал, но выглядя, он был вполне в этом уверен, полнейшим бродячим идиотом.

Сын вождя нахмурился, отвел фотоаппарат от глаза. Он ничего не мог разглядеть через видоискатель. Грибок, размножавшийся в тубусе объектива с самого их прибытия сюда, неуклонно смыкал диафрагму и сейчас свою работу завершил. Объектив был полностью перекрыт.

— И вот поэтому у нас не осталось ни одного снимка венчающего события, — объясняла Аманда их друзьям Бёркам за изысканным ужином с индонезийской кухней (темпе и крупук, и овощной салат с самбаловым соусом, и жаренный на угольях карп, и курица, запеченная в кокосовых сливках с пряностями, и, разумеется, вездесущий наси горенг, он же жареный рис) уже дома в Брентвуде, Калифорния, эС-Ша Америки. Скатертью служил мерцающий батик ручной работы — красный, синий и золотой чиребонский мотив «дождевой тучи», символ мистической энергии. На стене укрепили пару ваянгов (кукол) из театра теней, вырезанных из буйволиной кожи: Шиву, Повелителя сна, и Кали, Власть времени. Фоном, сообщая приличествующую звуковую атмосферу, играла кассета с записью гамелана «Плавая в улыбках»[119], жидкий гобелен металлического звука, который бередили чуждые ритмы, изысканные и до странности меланхоличные.

— На фиг картинки, — воскликнула Джейс. — Хочу взглянуть на паланг Дрейка.

— Больно было? — спросил Брендон.

— Не больше, чем если молнией прихватишь, — ответил Дрейк. — Я думал о Боге и стране — и выполнял свой долг.

— А польза есть? — спросила Джейс.

— Мы еще не решились пробовать, — сказала Аманда. — Он пока затягивается.

— Кусок металла у меня внутри, — задумчиво произнесла Джейс. — Ну, я не знаю. А если отпадет?

— Прямые линии, какие бесстыжим не следует позволять прилюдно выставлять напоказ, — пробормотал Дрейк, ухмыльчиво стряхивая пепел с воображаемой сигары, — и тебе не стоит, дорогая моя, если ты меня понимаешь.

— Хватит, Дрейк, — сказала она, отталкивая его. — Боюсь, тебе просто придется показать мне эту странную побрякушку. У меня такое бедное воображение.

— Видишь, она уже с меня для такого мерку снимает, — сказал Брендон.

— Частные просмотры за небольшую плату в спальне после десерта, — сказал Дрейк.

— Я не ем десерты.

— О, этот тебе понравится, — заверила ее Аманда. — Тропический деликатес.

— Что с вами обоими там случилось? — Джейс это искренне озадачивало и беспокоило. — Уму непостижимо, что вы — те же самые люди.