С закрытыми глазами, или Неповиновение

Никогда не читал в один день так много.

Закрытое отделение долго отходило ко сну. В столовой за столом было удобно писать. Кое-кто ещё слонялся, но мне не мешали. Работал телевизор, но зрителей, кроме моей спины, не было. Когда пригасили свет, даже стало уютно. Потом стало поздно. Появился ночной дежурный. Попросил у него матрас и одеяло. Он предложил мне кровать в безлюдной комнате. Сказал ему, что это не мой дом и лягу в коридоре. Он посочувствовал, что очень меня понимает, и выдал матрас и одеяло. Увидел, что ложусь во всём, в чём стоял, предложил пижаму. Я отказался.

Спалось хорошо. Утром поверх одеяла обнаружил пижаму и свитер. Встал, когда ещё не ходили из угла в угол. Молился в углу. Когда кончил молитву, прежде чем сделать три шага назад, предварительно оглянулся и увидел мой «миньян» – нескольких душевных, о которых или хорошо, или никак.

Появился толстопузый надзиратель, прикатили тележку с едой, начался завтрак.

Спросил толстопузого:

– Я могу получить мой пояс?

– Зачем? – сказал он равнодушно.

– Брюки сползают, – продемонстрировал приспущенные брюки, которые без пояса не держались, даже не знал, что у меня такие водятся, что по случаю было кстати.

– Почему? – сказал он равнодушно.

– Я не ем, – и показал: втянул в себя живот, оттянул брюки и всунул кулак.

– Будем кормить принудительно, – равнодушно заключил толстопузый.

Довольный скромной демонстрацией, пошёл на своё любимое место, к двери на выход. Читал псалмы.

Вошёл незнакомец, проходя возле меня, на ходу спросил: «Вы Бабель?» – «Да», – только успел ответить и чуть приподняться, а он махнул рукой и, удаляясь, сказал: «Сидите, сидите». Приподняться – это не больше как привычка культурного человека: нельзя, чтобы кто-то сидел, а кто-то стоял, когда разговаривают.

Вновь открылась дверь, и меня пригласили в комнату для встреч. Визит двух соседей из района, где проживаю. Принесли что-то из тёплой одежды, заботятся, чтобы мне было тепло в психушке. Я им это не высказал, но одежду не принял. Если от всех принимать, шкафа не хватит.

После визита вернулся к псалмам. Было время дневной еды. Один душевный поставил на стул рядом со мной полную тарелку еды. Для него такое действие было бы победой разума над тьмою, но это был луч тьмы надзирателя в светлом душевном царстве. Мне пришлось удалиться от тарелки. Через некоторое время он же принёс в ладонях куски картошки в соусе, я поблагодарил, и он унёс приношение. Я чуть не заплакал, когда смотрел на добрые руки, державшие для меня тёплую картошку. Никогда не забуду!

Когда у меня появилась телефонная карточка, данная сыном, хотел сообщить своим номера телефонов, по которым можно дозвониться в психушку. Постучал в пластик наблюдательного пункта, открылось окошко, попросил номера телефонов, дежурная написала номер общественного телефона. Я попросил другие номера, она сказала «не положено» и закрыла окошко. Один душевный стоял рядом, слушал и даёт мне список с именами начальницы заведения, докторов, их телефонами и говорит: "Знал, что нужно будет тебе, вот и приготовил". А что на это я, идиот? Говорю «спасибо». Всю жизнь буду помнить!

Обед кончился, тарелка с едой стояла на стуле. Я читал псалмы. Дверь открылась, и незнакомка объявила, что за мной приехала полиция.

В наблюдательном пункте вернули отобранное у меня, и с большой сумкой я пошёл на выход. За дверью стояли знакомые полицейские, которые сутки назад привезли меня сюда, и группа персонала, которая только что вернулась с обеда. Сытые, в тёплых по-зимнему одеждах, прохладный лес, чистый воздух, румянец на щеках, настроение приподнятое. Полицейские шутили ни о чём со знакомым им персоналом. Проводы получались тёплые. Персонал не спешил. Мне они не знакомы. Хотелось увидеть заведующую. «Это вы заведующая?» – спросил одну не молодую женщину. Не угадал и спросил другую и угадал. Увидел. Теперь надо было оправдать свой интерес, и спросил громко:

– Так я могу ехать?

За один такой вопрос надо было оставить до полного излечения.

Она улыбалась себе и, не прекращая ковыряться палочкой в зубах, посоветовала:

– Я вам советую отвечать на вопросы в суде.

И возразил я тоже громко:

– Против меня ведётся суд кэгэбэ, его я не признаю.

Всем моим слушателям эти слова не в новость: персонал состоял из «русских» и русских, которые не меньше меня знают о том и этом кэгэбэ, а полицейские больше меня знают об этом кэгэбэ и валяют дурака со мной.

Начальник рейса громко засмеялся:

– Мы не кэгэбэ, а только исполнители.

– Все тут кэгэбэ, – смеялся и я, – я тоже помогаю кэгэбэ – плачу налоги.

Из конторской комнаты вышел ещё один «русский» или русский, показывал полицейским какие-то бумаги, говорил о моём несоучастии. Полицейские слушали молча, снисходительно улыбаясь. Он ретировался.

Ведь знает, кто здесь командует парадом, а выпендривается. Вылечат.

Решения принимаются не в этом тихом лесочке.

И не в суде.

Полицейские пошли к машине, а я за ними.

Говорю начальнику:

– Эта женщина работала на кэгэбэ и там. А кто из них не работал на кэгэбэ – знают, что надо работать.