Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

Но я держусь из последних сил, чтобы, подобно любящей и заботливой матери, оградить его и себя от последующих страданий. Мне приходится ласково, но в то же время неуклонно отстраняться от его разгоряченного тела, а он, как ребенок, то обижается, то вновь пылко льнет к моим губам, точно не может насытиться ниспосланным ему счастьем.

Как я могу забыть тот волшебный и в то же время вызвавший во мне горечь разочарования день, когда, в очередной раз придя ко мне, Юнг принялся меня целовать!

Он говорил мне о своей любви и страстно сжимал в своих крепких объятиях.

Откликаясь на его ничем не сдерживаемый порыв и окончательно потеряв всю свою рассудительность, я чуть было не поддалась на его неистовство и безумство. Казалось, еще немного, и в порыве захлеснувшей меня страсти я сама начну срывать с него одежду.

Но в последний момент я скорее инстинктивно, чем сознательно немного отодвинулась от него. Я не отпустила его от себя, но в то же время создала между нами невидимое пространство, которое не позволило Юнгу почувствовать мою слабость и воспользоваться ею.

Через какое-то мгновение он опомнился. Почему-то смутился и, отведя глаза в сторону, стал вновь говорить о своей любви ко мне.

Я плохо соображала, но усилием воли заставила себя сосредоточиться на его словах. И тут я поняла то, чему раньше не придавала значения, когда с упоением слушала его признания в том, как сильно он меня любит.

На этот раз Юнг говорил не о том, как любит меня, а о том, почему и за что меня любит. Он так и сказал, что любит меня потому, что в наших мыслях есть параллели и что он любит меня за мой гордый характер.

О, этот мой гордый характер!

Он принес мне столько бессонных ночей!

Если бы не моя гордость, то, возможно, мы с Юнгом не сидели бы сейчас обнявшись, а, растворяясь друг в друге, взлетали бы в бесконечную высь, падали бы в бездонную пропасть и снова возносились бы до небес.

О моя гордость, делавшая меня неприступной в глазах Юнга!

Благодаря ей он не срывался в пучину бездонной страсти ко мне и не терял голову настолько, чтобы, воспользовавшись моей слабостью, порывистыми и сильными движениями ворваться в мое плохо защищенное и распахнутое именно для него ущелье.

Я не знала, радоваться ли тому, что Юнг по достоинству оценил мой гордый характер, или огорчаться из-за того, что он действительно таков.

Гордость – это не гордыня, возносящая человека в воображении до такой высоты, на которой кружится голова от возвеличивания самого себя.

Гордый характер – это способность быть искусным лоцманом в бушующем море людских страстей. Оставаться самим собой в просвете между собственной силой и слабостью. Сохранять достоинство и честь при выборе между «иметь» и «быть».

Как говорится, третьего не дано.

Или ты имеешь любовь, которая в конечном счете имеет тебя, или ты вбираешь в себя бытие любви, предполагающее любовь к другому человеку как к самому себе, но не включающее невротическое требование такой же любви со стороны другого человека в ответ на твою собственную любовь.

Что за философские размышления? Когда я им предавалась?

Вряд ли они могли возникнуть у меня в то мгновение, когда моя чувственность отодвинула куда-то рассудительность и я чуть было не унеслась в таинственный мир сексуальных наслаждений. Скорее всего, это сейчас, во время столь сладостных воспоминаний прошлого, в моем сознании произошел всплеск философских прозрений.

А тогда?

Тогда я одновременно кляла себя за свой гордый характер и благодарила Бога за то, что он ниспослал мне его.

О мой великолепный, гордый характер!

Внимая словам Юнга о том, почему он любит меня, я чуть не упустила самое главное, что прозвучало в его признании и что моментально вернуло меня из лона сладостного воображения в сферу суровой реальности.

Меня охватил озноб, как будто на мою голову неожиданно вылили ведро с ледяной водой.

О чем это он распинается?

Только что Юнг говорил о моем гордом характере и вдруг неожиданно для меня сказал, что никогда не женится на мне.

Впрочем, его слова не были для меня столь уж неожиданными, как это показалось в тот момент. Я не собиралась подталкивать его к разводу с женой. Правда, в душе мне хотелось быть на ее месте. Но это должен был решать он сам.

Раньше во мне теплилась надежда на то, что когда-нибудь я, как любящая и любимая женщина, смогу стать его законной супругой. Но после его слов о том, что он никогда не женится на мне, надежда рухнула окончательно.

Вера тоже куда-то моментально исчезла.

Осталась только любовь к Юнгу. Та любовь, которая не может иметь никакого продолжения, кроме желанной дружбы.

Несмотря на всю мою рассудительность, до того дня втайне я надеялась и верила, что моя любовь к Юнгу не только исцелит его, но и принесет мне материнское и женское счастье.

И вот в тот потрясающий по своей страстности день, когда Юнг воспылал ко мне страстью со столь неудержимой силой, что я едва успела опомниться в самый последний момент, он, слегка отошедший от своего неистовства и безумства, заявляет о том, что никогда не женится на мне.