Сабля князя Пожарского

— Ермолай Степанович, ошибся ты! — воскликнул Гаврила.

— Нет, не ошибся. Его рук дело.

Смирной был совершенно спокоен.

Гаврила повернулся к Чекмаю. Вопроса не задал — только смотрел в глаза.

— Коли так — то все сходится, — сказал Чекмай. — Скверно это, ну да… Авдотья, вели сыну во всем сознаться.

Авдотья ничего не понимала. Никитушку обвиняли — да как можно обвинять дитя? Она еще крепче обхватила сына.

— Да не тискай ты его, дуреха, — сказал Мамлей. — Рана только-только заживать стала, а тут — ты со своими глупыми нежностями. Никита, говори, как есть. Как вышло, что ты вынес саблю? Говори сам. Хуже будет, коли заставим.

Никишка расплакался. Авдотья же повернулась к мужчинам.

— Да как вы смеете?! Дитятко хворое! А вы!.. Да пошли вы все вон! Не пущу! Не смейте его трогать! Через мой труп!

— Хорошо бы ее отсюда вывести, — сказал Чекмай. И все посмотрели на Ластуху.

— Да не за косы же ее тащить! — возмутился Мамлей. — Ермолай Степанович, ты точно уверен? Можешь побожиться?

— Да, — неожиданно твердо сказал Смирной. — И сейчас мы клубочек-то размотаем. Но во всем винить парнишку нельзя. Лиходеи на выдумки горазды. Что они двенадцатилетнего парнишку с толку сбили — это еще не самое хитрое, что им может на ум взбрести. Они и десятилетнего могут уговорить, чтобы ночью засов дверной отодвинул. И пятилетнего могут через высокое окно в горницу на веревке спустить, чтобы оттуда вещи передавал. Инока, что десять лет в затворе сидит, и того могут себе на службу поставить — будут у него в келье награбленное прятать.

— Как?! — изумился Павлик.

— А так — пригрозят, что его внуков выкрадут и порешат. Пригрозить нетрудно — он же из кельи не побежит внуков прятать…

— Отчего?

— Оттого, что он — инок. Он обет дал. И он будет лишь сильнее Богу за внуков молиться. А меж тем у него под топчанчиком будет лежать мешок с награбленным добром.

— Сукины дети! — воскликнул Бусурман. — Коли Никишка не виноват — так кто? Ага! Поняли?! Подлая баба вырастила мразь!

Авдотья прижала к себе испуганного ревущего в три ручья Никишку.

— Да будет тебе! — одернул Павлика Ластуха. — Его ведь и родной батька растил — так, Чекмай?

— Иван Андреевич был уж стар, хвор… Не уследил за женой… А и я хорош! Нужно было сразу их из Вологды забирать, все семейство, — сказал Чекмай.

— А это уж гордыня. Думаешь, я напрасно в Божьем храме служил пономарем? На проповедях такого наслушался — самому уж впору проповедовать, — ответил Мамлей. — Ты вообразил, будто от тебя, от тебя одного все в нашем грешном мире зависит? Будто ты должен всегда и за всех решать? Помолчи, сделай милость, дай до правды докопаться! Не трогай старого Деревнина. Он нам с того света не ответчик. А вот дуру-бабу мы спросим. Скажи, свет-Авдотьюшка, ведь всегда лучший кусочек — сыночку?

— Да, — прошептала Авдотья. — Как же иначе?

— И он знал, что лучший кусочек — ему полагается? Не отцу, не матери, а ему, сопливцу?

Авдотья промолчала.

— Знал, что никогда и ни за какие шалости его пальцем не тронут?

— Да как же? Он ведь — сирота! — воскликнула Авдотья.

— Пока не помер старый Деревнин, он сиротой не был. А вскоре в Вологду приехал Гаврила. Сколько месяцев Никишка сиротствовал? Два, три? — спросил Чекмай.

Ответа не было.

— Избаловала сынка родимая матушка, — Ластуха вздохнул. — Так растила его, как девку в богатом доме растят. Только что за пяльцы не сажала. Вот он, попав на княжий двор, и взбунтовался. Туда побеги, то отнеси, иное принеси, того позови! И никто ведь за услугу и черствого пряничка не даст! Так, Никишка?

Парнишка промолчал.

— А ты хоть знал, кому служишь? Ну? Говори.

— Князю служу.

— Какому?

— Князю Пожарскому…

— И на том спасибо! Чем славен князь Пожарский — знаешь?

— Воевода он.

— Славно! А где воевал? Того не знаешь? А спросить — не додумался?

— Да на что ему?! — завопил Павлик. — Мало ли кто с кем воевал! Ему бы пряника, а не про Смуту!

Смирной, заварив эту кашу, молчал и усмехался. Все шло так, как он задумал.

— Погоди, и до пряника дойдет. Выходит, ты не знал, что за сабля висит у князя на персидском ковре? Кем подарена, за что подарена? Не знал?

Никишка помотал головой.

— Чем славен князь — не знал, что за сабля такая богатая — не знал, ничего не знал, убогий! — возмутился Бусурман. — Вот и продал ее за два пряника да за фунт изюма!

— Погоди верещать! — одернул его Ластуха. — Надобно докопаться, почему продал да кому продал. А что он не знает, кто таков Дмитрий Михайлович Пожарский, — так это поправимо. Через два дня наизусть вызубрит. Ермолай Степанович за этим присмотрит. И откуда ему знать про спасителя Отечества? Матушка — глупая курица, только и умеет, что сынку прянички дарить.

Авдотья никак не могла понять — для чего сыну знать про войну, про князя, про какую-то саблю? Он читает и разбирает книги о божественном, почерк у него вырабатывается хороший, он к службе в приказе готовится — при чем тут князья и сабли?

Но она видела, с каким презрением глядят на нее мужчины.

И она никак не могла понять: за что?..