Сабля князя Пожарского

— Ну, вели, чтобы по тебе панихиду отслужили. Идем, Ермолай Степанович, идем… Я уж от здешней вони скоро без памяти рухну…

По дороге на Лубянку Смирной молчал. Чекмай видел, что подьячему говорить неохота. Придя на княжий двор, они разошлись, и Чекмай, встретив Ластуху, поведал, сколько любопытного узнал.

— Сдается мне, Смирной затеял к ляхам ехать — дочку искать…

— Дурацкая затея, Чекмаюшко. На дорогах беспокойно. Ежели вокруг самой Москвы атаманы шалят, то подалее от Москвы — тем паче.

— То-то и оно.

— А вот что, Чекмаюшко, я сам с ним поговорю, — сказал Ластуха. — Ты так не сможешь.

Он отыскал Смирного в новом доме. Тот выложил на лавку деньги из трех кошелей и считал свое богатство.

— Понятно, — произнес Ластуха.

— Ничего тебе не понятно.

— Ермолай Степанович, я ведь не дурак. Послушай-ка… Той Дунюшки-красы, которую ты знал, на свете уж нет. А есть толстая баба, поперек себя шире, нарожавшая детей, и ей будет стыдно тебе в глаза поглядеть. Потому что рожает их не венчанная. С такими, кого за два рубля да за бочонок вина покупают, не венчаются. Хорошо хоть, прочь не гонят. Без детей она на Москву не поедет, а отдадут ли ей детей — неведомо. Она и по-русски-то забыла говорить, и детки у нее — ляхи. Не трави себе душу, Ермолай Степанович, ежели она жива — и на том слава Богу.

Но по лицу Смирного было видно — Ластуха его не убедил.

Чекмай же решил сам, по своей воле, пойти к Гавриле — рассказать занятные новости. Хоть он и в тоске из-за Федорушки, а новость про Смирного хорошая; авось его хоть малость развлечет. С собой Чекмай позвал Бусурмана.

Оказалось — в светлице у Гаврилы иное развлечение. Авдотья и Настасья разругались насмерть. Настасья кричала, что из-за Авдотьиного выблядка чуть сына не лишилась. Так Гаврила узнал, что Никишка ему — неродной.

Он строго допросил обеих женщин. Настасья при нем злорадно по пальцам месяцы считала — она прекрасно помнила, когда Авдотья убежала с Никитой Вострым, когда вернулась, когда родила. В конце концов Авдотья созналась: да, сынок — от Вострого, но ведь покойный муж признал за своего! И они снова подняли крик.

Чекмай, умевший управляться с отрядом лазутчиков и со стрельцами, не понимал, как утихомирить разъяренных баб. Он послал Павлика за Смирным и Ластухой. Смирной — тих, рассудителен, но может и прикрикнуть. А Ластуха как-то очень ловко обходится с женками, они его слушаются.

Оба примчались на зов, и общими усилиями удалось погасить склоку. Авдотью выпроводили вниз, в горницу, Настасья осталась победительницей.

— Как же теперь быть с Никишкой? — спросил Гаврила. — Он мне — вовсе никто. Куда его девать? При князе оставлять нельзя — ему более веры нет. И Авдотью — куда девать? И дальше кормить-поить?

— Так ведь больше некому! — воскликнул Бусурман. — Эк тебя угораздило!

— На паперть церковную! — выкрикнула Настасья.

— Больше некому, — подтвердил Ластуха. — Хотя надо бы поискать ее родню. Может, кто в Смуту все же уцелел.

— А о парнишке пусть родная бабка заботится, — добавил Смирной. — Ей это будет в радость.

— И впрямь, у него ж бабка жива, — вспомнил Ластуха. — Так можно их обоих, матушку с сыночком, посадить бабке на шею…

— А потом? — спросил Гаврила. — Бабка уж дряхлая старуха, помрет — куда им деваться?

— Я потолкую с Авдотьей, — пообещал Ластуха. — Она должна знать, сколько у той бабки добра. Ничего, Гаврилушка, не печалься, мы это дело уладим.

Чекмай слушал, молчал и хмурился. Наконец сказал свое веское слово.

— Бабке Никишку отдавать нельзя. Они вдвоем с Авдотьей вырастят никчемного молодца, приучат носить нарядные кафтаны и сладко есть, а к делу не приучат. Нельзя бабам парнишек воспитывать, от того один вред.

— Нельзя, — согласился Ластуха. И тут прибежал Климка.

— Дядька Чекмай, насилу тебя сыскал! Тебя велено к княгине-матушке звать!

— Беги, скажи — тотчас же буду!

Когда Чекмай вошел в княгинины покои, ему низко поклонилась пестро разряженная круглолицая баба. Княгиня, как всегда, сидела за работой — перед ней были большие пяльцы, рисунок на шелку знаменил Глеб. Это была обетная работа для церкви — пелена с изображением Рождества Богородицы.

— Ты не думай, что я про твои просьбы забываю, — сказала княгиня. — Вот Анна Петровна, она свахой — уж два десятка лет, в Смуту убегала из Москвы, пять лет как вернулась и опять взялась за ремесло. Я думала — ее и на свете нет, а добрые люди ее для меня сыскали. Ты просил о невесте для Гаврилы. Вот она и высмотрит невесту. И тогда же сразу после свадьбы муж сговорится — и твой Гаврила уйдет от нас в Земский приказ. Ты недоволен?

— Нет, княгиня-матушка, доволен. И благодарен — за Гаврилу и… и за себя…

— Нужно позвать купчишек — я не могу княжну Зотову со своего двора с пустыми руками отпускать, чтобы ей от подружек стыдно было. Пошлю Савельевну на Торг, пусть там сговорится и толковых позовет, а ты дай двух молодцов покрепче, чтобы при ней были.

— Дементия дам и Поздея.

— Ты уже узнавал про Зотовых?