Сад богов

Когда мы свернули с дороги и стали подниматься на холм через оливковые рощи, играющие светотенью, окрашенные множеством диких цветов, я остановился нарвать букет для матери. Собирая винно-красные анемоны, я размышлял о проблемах, связанных с выпью. Когда самка выкормит птенцов и они окончательно оперятся, я бы с удовольствием украл у нее парочку и добавил в мой уже не маленький зверинец. Но беда в том, что мои уже имеющиеся подопечные – морская чайка, двадцать четыре черепахи и восемь водяных змей – и без того потребляют неимоверное количество рыбы, так что к прибавлению двух голодных птенцов мать отнесется, мягко говоря, неоднозначно. Раздумывая над этой проблемой, я не сразу услышал, как кто-то наигрывает на пастушьей свирели переливистую зазывную мелодию.

Посмотрев вниз, я увидел на дороге Типа с Золотистыми Бронзовками. Я нередко встречал этого странного бродягу-коробейника во время своих экспедиций. Тщедушный, глуповатый, с лисьей мордочкой, одет он был весьма экзотично. Огромная шляпа с болтающимися полями, а к ним суровыми нитками привязан десяток жуков, золотистых и посверкивающих зелеными бликами. Пиджак и брюки в цветастых заплатах, этакое стеганое одеяло. Довершал этот ансамбль большой ярко-синий галстук. За плечами у него висели сумки и клетки с голубями, а из карманов он извлекал всякую всячину – от деревянных свирелей и вырезанных из дерева зверушек до расчесок и лоскутков священного облачения святого Спиридона.

И вот что, на мой взгляд, было самое поразительное: при слабом интеллекте, он вынужден был полагаться на свои исключительные способности к мимикрии. Язык ему заменяла свирель. Увидев, что сумел завладеть моим вниманием, он вытащил ее изо рта и поманил меня рукой. Я сразу заспешил вниз, так как у этого персонажа нередко обнаруживались прелюбопытные вещи. Именно от него мне досталась самая крупная раковина моллюска в моей коллекции, да еще с парой крошечных крабов-паразитов, именуемых горошинами, внутри.

– Доброе утро, – приветствовал я его.

Он улыбнулся, показав желтые зубы, и, сняв шляпу, отвесил мне преувеличенный поклон, отчего бронзовки на нитках сонно зажужжали, будто хор плененных изумрудов. Затем он поинтересовался моим здоровьем – подав вперед корпус и взглянув на меня обеспокоенно-вопросительно, затем продемонстрировал мне, что у него все в порядке: сыграл на свирели развеселую мелодию, а потом втянул полной грудью теплый весенний воздух и шумно выдохнул, зажмурив глаза в экстазе. На этом светские церемонии закончились, и мы перешли к делу.

Я спросил, что ему от меня нужно. Он сыграл на свирели жалобный мотивчик, долгий и дрожащий, а затем широко распахнул глаза и зашипел, раскачиваясь из стороны в сторону и пощелкивая зубами. Он так точно воспроизвел недовольную сову, что, казалось, вот-вот улетит. Сердечко у меня учащенно забилось, ибо я давно мечтал о самочке для моего сплюшки Улисса, который целыми днями неподвижно сидел на оконном карнизе в моей спальне, как вырезанный из оливкового дерева тотем, а по ночам уничтожал мышиную популяцию вокруг нашей виллы. Но когда я задал прямой вопрос, Тип с Золотистыми Бронзовками презрительно высмеял саму идею совы-сплюшки, посчитав ее банальной. Тут он снял одну из сумок, которыми был весь увешан, открыл ее и осторожно высыпал содержимое к моим ногам.

Сказать, что я потерял дар речи, значит ничего не сказать. В белой пыли барахтались три крупных птенца; они шипели, раскачивались и щелкали клювами, словно пародируя хозяина, а в их огромных золотистых глазах читалась смесь ярости и страха. Это были птенцы филинов, такие редкие экземпляры, что никаких денег за них не жалко. Я сразу понял: они будут моими. О том, что приобретение трех пухлых и вечно голодных птенцов серьезно увеличит наши расходы на мясо (точно так же, как появление птенцов выпи увеличило бы расходы на рыбу), я просто не думал. Выпи – вопрос будущего, которое может и не наступить, а вот филины, похожие на увесистые серо-белые снежки, щелкающие клювами и танцующие румбу в дорожной пыли, – это реальный факт.

Присев на корточки и поглаживая птенцов, отчего они быстро впали в состояние, близкое к спячке, я начал торговаться. Коробейник был в этом деле мастак, что делало процесс гораздо интереснее, но при этом торговля была очень мирной, поскольку протекала в полном молчании. Мы сидели друг напротив друга, как два великих знатока на аукционе, где продаются три картины Рембрандта. Достаточно было вскинутого подбородка или едва заметного покачивания головой. А в затянувшихся паузах этот тип пытался подорвать мою решимость с помощью музыки и несъедобной нуги, завалявшейся в его карманах. Но тут все решал покупатель, и продавец отлично это понимал. Кто еще на острове купит у него сразу трех птенцов филина? В общем, мы ударили по рукам.