Читаем Сад богов полностью

– О да, – согласилась мать. – Даже моя бабушка родилась там. Когда наши друзья говорили о своем доме, они имели в виду Англию. А когда мы говорили «наш дом», то подразумевали Индию.

– Вы, наверное, много путешествовали, – с завистью сказал Джиджи. – Могу предположить, что вы больше поездили по моей стране, чем я.

– Где мы только не побывали, – призналась мать. – Мой муж как гражданский инженер был постоянно в разъездах, а я его сопровождала. Если он строил мост или железную дорогу в джунглях, то мы жили в палаточном лагере.

– Отлично, – оживился Лесли. – Примитивная жизнь под парусиновой крышей.

– Да, мне нравилась эта простая жизнь. Я помню, как впереди выхаживали слоны с шатрами, коврами и мебелью, а за ними ехали слуги в запряженных волами повозках, груженных постельным бельем и серебряной посудой…

– И это ты называешь палаточной жизнью? – перебил ее обескураженный Лесли. – С шатрами?

– Всего три, – сразу заняла оборону мать. – Спальня, столовая и гостиная. С обычными коврами.

– Ничего себе палаточная жизнь.

– Да, – продолжала настаивать она. – Мы жили в джунглях. Когда рычали тигры, слуги пугались не на шутку. Один раз под обеденным столом они убили кобру.

– Это было еще до рождения Джерри, – уточнила Марго.

– Вы должны написать мемуары, миссис Даррелл, – рассудительно сказал Джиджи.

– Ну что вы! – рассмеялась мать. – Я же не умею писать. И потом, как я их назову?

– Например, «Четырнадцать слонов с пожитками», – предложил Лесли.

– Или «Через лес на обычном ковре», – подхватил Джиджи.

– Ваша проблема, мальчики, в том, что вы ничего не воспринимаете всерьез, – произнесла мать сурово.

– Да, по-моему, это смело: разбить всего три шатра с кобрами и прочей нечистью, – изрекла Марго.

– Палаточная жизнь, ха! – презрительно хмыкнул Лесли.

– Да, дорогой, представь себе. Я помню, как-то раз один из слонов заблудился и у нас целых три дня не было чистых простыней. Твой отец был очень недоволен.

– Я и не знал, что слон может заблудиться, – удивился Джиджи.

– Еще как может, – заверил его Лесли. – Для него это раз плюнуть.

– Тебе бы не понравилось, если б ты остался без чистых простыней, – сказала мать с чувством собственного достоинства.

– Это никому бы не понравилось, – заметила Марго. – И вообще, слушать про старую Индию всегда интересно, даже если слоны не могут заблудиться.

– Так ведь и я считаю это познавательным, – запротестовал Джиджи.

– Вечно вы над мамой подтруниваете, – сказала Марго. – Я не понимаю, откуда это чувство превосходства, а все потому, что ваш отец изобрел «черную дыру», или как там она называется.

Джиджи от смеха чуть не упал под стол, а собаки громко залаяли наперебой.

Но, пожалуй, самым привлекательным в Джиджи был энтузиазм, с каким он за что-то брался, даже когда было совершенно очевидно, что на успех рассчитывать не приходится. Когда Ларри с ним познакомился, Джиджи почему-то решил, что станет величайшим индийским поэтом, и с помощью соотечественника, говорившего на ломаном английском («Он был моим наборщиком», – объяснил Джиджи), основал журнал, который назывался «Поэзия для людей», или «Позия для лудей», или «Пусия для удей», в зависимости от того, успевал Джиджи проконтролировать наборщика или нет. Этот тонкий журнальчик выходил раз в месяц, и в нем все его знакомые печатали весьма странные тексты. Это выяснилось довольно скоро, поскольку его чемодан был набит слеповатыми экземплярами, которые он раздавал всем, кто проявлял интерес.

Просматривая их, мы обнаружили такой, например, интересный заголовок: «Бес подобная кирамика: Крит ический абзор». Наборщик и друг Джиджи печатал слова, как они звучат, или, лучше сказать, как он их слышит. Пространное хвалебное эссе самого Джиджи называлось «Тиэс Элиот, генитальный поэт». Орфографические ошибки вкупе с типографскими опечатками превращали чтение в крайне увлекательное занятие, сопряженное с разгадыванием ребусов. «Почему не черный пэт-лаурьят?» звучало как риторический вопрос на языке Чосера, а заголовок «Рой Кэмбил, торедор и пэт», кажется, ставил под сомнение само существование поэзии. Но Джиджи эти трудности не смущали, как и то, что наборщик, не произносивший букву «h», принципиально опускал ее в написании. Недавно Джиджи увлекся выпуском второго журнала (та же кустарная печать и тот же наборщик), посвященного его новому увлечению под названием «факийо». В первом номере, озаглавленном «Факийо для всех», последовало разъяснение: «Это такая амальгама мистического Востока, в которой соединились факирство и йога, и мы будем утчить людей томму и другомму».

Наша мать была сильно заинтригована этим факийо, пока Джиджи не приступил к практике. В одной набедренной повязке, посыпанный пеплом, он часами медитировал на веранде в позе лотоса или блуждал по дому, убедительно симулируя транс и оставляя за собой дорожку из золы. Четыре дня он с религиозным рвением постился, а на пятый день перепугал нашу мать до полусмерти, потеряв сознание и в результате свалившись с лестницы.

Перейти на страницу:

Все книги серии Трилогия о Корфу

Моя семья и другие звери
Моя семья и другие звери

«Моя семья и другие звери» – это «книга, завораживающая в буквальном смысле слова» (Sunday Times) и «самая восхитительная идиллия, какую только можно вообразить» (The New Yorker). С неизменной любовью, безупречной точностью и неподражаемым юмором Даррелл рассказывает о пятилетнем пребывании своей семьи (в том числе старшего брата Ларри, то есть Лоуренса Даррелла – будущего автора знаменитого «Александрийского квартета») на греческом острове Корфу. И сам этот роман, и его продолжения разошлись по миру многомиллионными тиражами, стали настольными книгами уже у нескольких поколений читателей, а в Англии даже вошли в школьную программу. «Трилогия о Корфу» трижды переносилась на телеэкран, причем последний раз – в 2016 году, когда британская компания ITV выпустила первый сезон сериала «Дарреллы», одним из постановщиков которого выступил Эдвард Холл («Аббатство Даунтон», «Мисс Марпл Агаты Кристи»).Роман публикуется в новом (и впервые – в полном) переводе, выполненном Сергеем Таском, чьи переводы Тома Вулфа и Джона Ле Карре, Стивена Кинга и Пола Остера, Иэна Макьюэна, Ричарда Йейтса и Фрэнсиса Скотта Фицджеральда уже стали классическими.

Джеральд Даррелл

Публицистика

Похожие книги

Ада, или Отрада
Ада, или Отрада

«Ада, или Отрада» (1969) – вершинное достижение Владимира Набокова (1899–1977), самый большой и значительный из его романов, в котором отразился полувековой литературный и научный опыт двуязычного писателя. Написанный в форме семейной хроники, охватывающей полтора столетия и длинный ряд персонажей, он представляет собой, возможно, самую необычную историю любви из когда‑либо изложенных на каком‑либо языке. «Трагические разлуки, безрассудные свидания и упоительный финал на десятой декаде» космополитического существования двух главных героев, Вана и Ады, протекают на фоне эпохальных событий, происходящих на далекой Антитерре, постепенно обретающей земные черты, преломленные магическим кристаллом писателя.Роман публикуется в новом переводе, подготовленном Андреем Бабиковым, с комментариями переводчика.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века
Ада, или Радости страсти
Ада, или Радости страсти

Создававшийся в течение десяти лет и изданный в США в 1969 году роман Владимира Набокова «Ада, или Радости страсти» по выходе в свет снискал скандальную славу «эротического бестселлера» и удостоился полярных отзывов со стороны тогдашних литературных критиков; репутация одной из самых неоднозначных набоковских книг сопутствует ему и по сей день. Играя с повествовательными канонами сразу нескольких жанров (от семейной хроники толстовского типа до научно-фантастического романа), Набоков создал едва ли не самое сложное из своих произведений, ставшее квинтэссенцией его прежних тем и творческих приемов и рассчитанное на весьма искушенного в литературе, даже элитарного читателя. История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти, вспыхнувшей между главными героями, Адой и Ваном, в отрочестве и пронесенной через десятилетия тайных встреч, вынужденных разлук, измен и воссоединений, превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века