Образ боли не болит, даже больше того, отдаляет от нас боль, заменяет ее идеальной тенью… Чтобы я увидел мою боль, нужно, чтобы я прервал состояние боления и превратился бы в «я» смотрящее. Это «я», которое видит другого в состоянии боления, и есть теперь подлинное «я», настоящее, действующее. «Я» болящее, если говорить точно, было, а теперь оно только образ, вещь, объект, находящийся передо мной.
Всякое беспокойство о себе напрасно; эго подобно миражу, и всякое страдание, которое касается его, пройдет. Оно растает как кошмар, когда спящий проснется.
В период умирания необходимы несокрушимая вера, полная ясность и спокойствие разума.
В субъективном отношении смерть поражает одно только сознание. А что такое исчезновение последнего, это всякий может до некоторой степени представить себе по тем ощущениям, какие мы испытываем засыпая, а еще лучше знают это те, кто падал когда-нибудь в настоящий обморок, при котором переход от сознания к бессознательности совершается не так постепенно и не посредствуется сновидениями: в обмороке у нас прежде всего, еще при полном сознании, темнеет в глазах и затем непосредственно наступает глубочайшая бессознательность; ощущение, которое человек испытывает при этом, насколько оно вообще сохраняется, меньше всего неприятно…
Естественная смерть, в настоящем смысле этого слова, — та, которая происходит от старости, эвтаназия, представляет собою постепенное и незаметное удаление из бытия. Одна за другой погасают у старика страсти и желания, а с ними и восприимчивость к их объектам; аффекты уже не находят себе возбуждающего толчка, ибо способность представления все слабеет и слабеет, ее образы бледнеют, впечатления не задерживаются и проходят бесследно, дни протекают все быстрее и быстрее, события теряют свою значительность, — все блекнет. И глубокий старец тихо бродит кругом или дремлет где-нибудь в уголке — тень и призрак своего прежнего существа. Что же еще остается здесь смерти для разрушения? Наступит день, и задремлет старик в последний раз, и посетят его сновидения…
Вообще, момент умирания, вероятно, подобен моменту пробуждения от тягостного кошмара.
Как бы ни была прекрасна эта жизнь, но и ее когда-нибудь придется оставить; как бы ни была неведома жизнь после кончины, но и ее когда-нибудь придется начать.
То, что умирает, — не жизнь. Жизнь — это то, что не умирает.
Если бы смерть была именно такой, какой она представляется нам, то Бог не допустил бы, чтобы она стала одним из законов Вселенной.
Когда придет наш последний час, с какой неизъяснимой радостью мы устремим свой взор к тому, о присутствии Которого мы могли лишь догадываться в этом мире.
Мы представляем себе дух как долину, затянутую густым туманом, что видна с вершины горы. Мы спускаемся в туман, и он принимает зеленый цвет, редеет, обнаруживаются детали: деревья, бегущая вода. Это похоже на переход в дух через смерть.
С высоты небес даже самая безрадостная земная жизнь покажется всего лишь ночью, проведенной в плохой гостинице.
Беды этого мира — лишь недолговечная роса, и не должно душе заботиться ими и не стоит жалеть сил, дабы прилепиться к праведности.