Сад нашей памяти

– Да, он был возведен на исходе лета 1941 года. Дедушка написал тогда своему управляющему, приложив к письму эскиз оранжереи наподобие той, что он видел в Лондоне, когда проходил там медицинскую стажировку. И велел управляющему немедленно эту оранжерею возвести. Когда в ноябре 1941-го он вернулся домой с молодой женой, то преподнес ей зимний сад в качестве свадебного подарка.

– Вот это любовь!

– Наверное, да.

– И долго продлился их брак?

– Сорок семь лет. Дедушка умер в 1989-м.

Таймер на духовке запищал, и Элайна, надев кухонные рукавицы, вытянула оттуда один за другим два пышащих ароматным паром противня. На одном оказался белый хлеб, на другом – булочки с корицей.

– Маргарет с вечера проинструктировала меня поставить их в духовку в семь утра. Я просто подумала, что вы или кто-то из бригады работников проголодаетесь. Здесь еще есть кофе. Так что угощайтесь, пожалуйста.

Либби поднялась из-за стола и наполнила себе кружку, очень надеясь, что этой порцией не переберет свою утреннюю дозу кофеина. Стоя рядом с Элайной, она заметила у той на тыльной стороне запястья темные тугие вены, а также еле видную отметину после недавней капельницы.

Элайна подала Либби тарелку с румяными завитками и столовые приборы, себе же достала из холодильника имбирный эль.

– А вы есть не будете? – спросила Либби.

– Я не любитель завтракать.

Либби разрезала влажную, истекающую клейким сиропом булочку, наколола кусочек вилкой, отправила в рот. И чуть не застонала от удовольствия.

– Изумительно!

– Это все у нас Маргарет. Ни дня нигде специально не училась – а готовит на уровне лучших профессионалов.

В ярком утреннем свете Либби заметила, что волосы у Элайны местами сильно поредели. Она положила в рот еще кусочек сладкого завитка. Либби очень хотела задать Элайне еще вопрос, но не решилась.

– Спрашивайте, не стесняйтесь, – молвила Элайна, словно прочитав ее мысли.

Либби поднесла ко рту кофе, пытаясь скрыть удивление.

– Что, простите?

– Я заметила, как вы разглядываете мои руки. – Словно машинально, Элайна натянула на запястья рукава.

– Простите. Не хотелось показаться бестактной.

– Я нисколько не воспринимаю это как бестактность. Лишь как любопытство и беспокойство обо мне.

– Во мне просто говорит сестринская подготовка, – объяснила Либби. – Я автоматически пытаюсь определить диагноз. И от этой привычки никак не избавиться.

– У меня был рак груди, – сказала Элайна. – Третьей степени. Мне его диагностировали два года назад. Я сделала операцию и прошла два курса химиотерапии. Пока что, кажется, помогает.

– А когда будете знать точно?

– К концу июня.

– Извините.

– Ничего. – Элайна задумчиво постучала пальцем по запотевшей баночке эля. – Рак умеет быстро отсекать все ненужное. Если бы мне не пришлось от него лечиться, меня бы здесь, наверное, и не было.

– Да, Коултон говорил, что вы два года назад наняли его и всерьез взялись за Вудмонт.

– Я решила, что сумасшедший ритм жизни Вашингтона для меня будет чересчур. Лофтон с головой ушла в учебу в Школе права, и внезапно идея провести остаток жизни в шумном, забитом людьми городе показалась мне бессмысленной. Впрочем, я по-прежнему лишь часть недели провожу здесь. К тому же я вовсе не уверена, что Тед когда-нибудь сможет жить вдали от города. Но я стараюсь здесь бывать как можно больше времени.

– В субботу я его не видела.

– Он готовится к суду. Решил сделать себе следующие выходные подлиннее и приедет завтра.

– А вы давно с ним женаты?

– В августе будет тридцать лет. Мы планируем закатить здесь, в Вудмонте, большую вечеринку. Считайте себя среди приглашенных.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Я от всего сердца. Вы мне очень нравитесь, и для меня будет честью видеть вас среди гостей. Ожидается настоящее празднество.

– Спасибо. В подарок я сделаю вам фотографии с юбилея.

Элайна отпила немного эля из баночки.

– Никакой неожиданности для меня в этом, конечно, не должно было быть. Я о раке. Он был у моей матери, и она с ним справилась. И если бы она не погибла в автомобильной аварии, то до сих пор была бы жива. И бабушка моя тоже умерла от него.

Помолчав немного, Либби сказала:

– У моей матери в жизни не было каких-то физических хворей. Она страдала психическим расстройством. Хотя, разумеется, с точки зрения генов ни то ни другое не имеет ко мне никакого отношения. Меня ведь удочерили.

– И вам всегда было известно то, что вы не родная дочь?

– Нет, не всегда. Я это выяснила, когда мне было двенадцать. На большом семейном сборище мне поведал об этом двоюродный брат. Оглядываясь на прошлое, я никак не возьму в толк: как мои родители могли надеяться сохранить это в тайне в таком маленьком городке?

– А вам что-нибудь известно о вашей родной семье?

– Я знаю лишь, что родилась в Нью-Джерси и что родила меня мать-одиночка. У меня имеется скрепленное печатью свидетельство о рождении, однако, кроме этой, никак меня не идентифицирующей, информации от государства, я больше не располагаю ничем. – Либби поболтала кофе в кружке. – Возможно, если мне хватит духу однажды разобрать отцовский письменный стол, я что-то и найду о своем прошлом.