Сады и дороги

Стоит оттепель. Во второй половине дня на соседнем участке, слева, поднялась резкая пулеметная перестрелка, звучавшая в трех тонах; она несколько раз возобновлялась. Шальные пули долетали и до нашего левого фланга под Грефферном. Пора мне отдать приказ выложить фашинной кладкой все ходы сообщения, целиком потонувшие в грязи. Да и камышовой хижине не помешал бы предохранительный редут из мешков с песком.

Ночью на противоположной стороне в воздух нередко поднимается привязной аэростат с огоньком, похожим на алую звезду. При спуске гондола иногда озаряется лучами с земли, кроме того, часовые укрепления «Альказар» даже слышали шелест ветра, который трепал обшивку аэростата. Французы вчера и сегодня маскировали расположенный напротив лесистый берег высокими ширмами из камыша. Итак, судя по некоторым приметам, идиллия на этом участке скоро закончится.

Читал: «Людвиг Девриент»[92] Альтмана, рождественский подарок братца Физикуса, со множеством доселе мне неизвестных подробностей о Гофмане и заведении «У Луттера и Вегенера»[93]. Здесь на несколько недолгих лет расцвел изысканный кружок, в котором можно было порассуждать о культуре опьянения, хотя, вообще-то, прототип тех мест, в которых пируют наши кутилы, скорее следовало бы искать в винном погребке Ауэрбаха[94]. И потому, вероятно, беспутный Граббе[95] тоже не принадлежал к этой компании.

Здесь даже встречаются нетривиальные воззрения на сущность опьянения – например, в гофмановском замечании, что благодаря вину в пьющем отнюдь не создаются идеи, а только ускоряется круговорот идей. Фантазию он при этом сравнивает с мельничным колесом, которое при набухании потока движется проворнее – передаточный механизм крутится искристей и стремительнее, когда бражник подливает себе еще и еще. Этому отвечает и мой личный опыт – опьянение не складывает, оно умножает. А в операциях с дробями оно даже сокращает.

Детально останавливаясь на искусстве декламации во время актерской игры, автор делает меткое замечание, что языку можно придать более высокий смысл, когда слово возвышается над собственным значением до носителя аффекта. Мне только хотелось бы назвать это более глубоким смыслом слова – язык, наоборот, понижается до чисто фонетического значения, до алфавита страсти. Вместе с тем у него есть и высшая сфера, в которой слово аналогичным образом утрачивает внятность – оно растворяется в чистом эфире. Оно плавится при экстремальных температурах чувственного и духовного. Мы охватываем с его помощью только усредненное состояние; это монета, имеющая реальное хождение среди людей.

Очень хорошо сказано и об экспансивном выражении страстей, когда тона искажаются тем, что ужасное, к примеру, высказывается с наигранной веселостью. Этому тогда соответствует и поведение публики, которая больше не одаривает, как обычно, игру громом аплодисментов, но молчаливо и неподвижно замирает под воздействием магических чар. Согласно всему изложенному, в случае Девриента речь шла о том, как редко обнаруживается волшебная сила.

Стиль: «Однако также случалось, что излишне подчеркнутая игра пальцами вызывала некоторые нарекания в его адрес». Впечатление искривленности складывается здесь вследствие вычурности, поскольку настроение неопределенности поручается передавать не только главному, но и придаточному предложению, и, таким образом, создается сумеречный свет, как бы двойной свет логических сумерек.

В цитате из перевода Теренция[96] на странице 186:

И так, цедя стаканчик один за другим,
Дню позволяю неспешно перед собою пройти. –

герундию с грамматической точки зрения недостает подлежащего. Такого рода ошибка не бросается в глаза, но она всё же не должна встречаться в добротном тексте.

В Девриенте восхищало его умение произносить свои апарт[97] действительно ради себя самого, а не на публику. Это и в самом деле отличительная черта не только мима, но и всякого художника по натуре. Высказывания и произведения суть разговоры и монологи, которые подслушивает слушатель. Роль публики не в том, чтобы лицезреть грубую видимость – она только дает повод для раскрытия художественных потенций и ни в коем случае не является их адресатом. И всё-таки ее роль важна хотя бы как свидетельская.

Камышовая хижина, 12 февраля 1940 года

Только что, когда, растянувшись на нарах, я смотрел в камышовый потолок, перед моим внутренним взором тут же встал тот день, когда я с Магистром находился в Сегесте. Что такое греки, я догадался не при виде колонн этого храма – я увидел это сквозь них, в облаках, когда стоял на его ступенях.

Так надо читать и прозу: как бы сквозь ажурную решетку.

Камышовая хижина, 13 февраля 1940 года