Сады Луны

— Истинно так, — ответил бродяга, и его морщинистое лицо прорезала улыбка. — Нам всегда нравился твой особенный вкус, Крупп из Даруджистана. И нам всегда нравился твой аппетит путешественника.

Крупп положил на землю буханку и стал отрезать от неё по кусочку.

— Крупп всегда полагал вас лишь аспектами самого себя, полудюжиной Голодов среди многих других. Но, при всех ваших нуждах, к чему вы подтолкнёте своего господина? К тому, чтобы он отвратился от побега, разумеется. Сей череп — вместилище и чертог всяческих обманов и хитростей; и Крупп уверяет вас, исходя из длительного опыта, что любой обман рождается в мысли и там кормится, покуда добродетели голодают.

Бродяга принял кусок хлеба и улыбнулся.

— Тогда, быть может, мы — твои добродетели.

Крупп помолчал, разглядывая головку сыра.

— Сия мысль ранее не посещала Круппа, который был занят, разглядывая безмолвно плесень на этом сыре. Но увы, предмет разговора может потонуть в лабиринте семантических тонкостей. Да и бродягам не стоит воротить нос, особенно от сыра. Вы снова вернулись, и Крупп знает, зачем, как он уже объяснил с достойнейшим самообладанием.

— Монета вертится, Крупп, по-прежнему вертится, — весёлость сошла с лица бродяги. Крупп вздохнул и протянул кусочек сыра нищему справа от себя.

— Крупп её слышит, — устало согласился он. — Не может не слышать. Вечный звон поёт в его голове. И что бы Крупп ни видел, что бы он ни подозревал, он — лишь только Крупп, человек, который посостязается с богами в их собственной игре.

— Быть может, мы — твои Сомнения, которых ты никогда не страшился прежде и не боишься теперь. Но даже мы просим тебя остаться, даже мы требуем, чтобы ты боролся за жизнь Даруджистана, за жизни своих многочисленных друзей и за жизнь того юноши, к ногам которого упадёт Монета.

— Она упадёт сегодня ночью, — сказал Крупп. Шесть бродяг одновременно кивнули, хотя их внимание по большей части занимали хлеб и сыр. — Так что ж, Крупп примет этот вызов? В конце концов, разве боги не идеальные жертвы? — Он улыбнулся, поднял руки и пошевелил пальцами: — Для Круппа, ловкость рук которого может сравниться только с ловкостью его ума? Идеальные жертвы самоуверенности, утверждает Крупп, вечно ослеплённые гордыней, вечно убеждённые в своей непогрешимости. Разве не удивительно, что они продержались так долго?

С набитым ртом бродяга пробормотал:

— Быть может, мы — твои Таланты. Глубоко зарытые в землю, похоже.

— Не исключено, — прищурился Крупп. — Но говорит лишь один из вас.

Бродяга проглотил сыр, а потом рассмеялся, и свет свечи заплясал у него в глазах.

— Быть может, остальные ещё только ищут свой голос, Крупп. Они ждут лишь приказа своего господина.

— Кто бы мог подумать, — вздохнул Крупп, намереваясь встать, — что Крупп столь изобилен сюрпризами.

Бродяга поднял глаза.

— Ты возвратишься в Даруджистан?

— Разумеется, — ответил Крупп, поднимаясь на ноги с прочувствованным стоном. — Он ведь только вышел подышать ночным воздухом, столь чистым за пределами старых стен города, не так ли? Круппу нужно пространство, чтобы оттачивать свои и без того изумительные умения. Прогулка во сне. Этой ночью, — сказал он, закладывая большие пальцы за кушак, — Монета упадёт. Крупп должен занять своё место в центре событий. Он вернётся к себе в постель, пока ночь ещё молода. — Человечек окинул глазами нищих. Все они словно набрали вес, и на их лицах появился здоровый румянец. Крупп удовлетворённо вздохнул. — Вечер, провозглашает Крупп, выдался весьма приятным, господа. Однако в следующий раз давайте же выберем трактир, который не стоит на вершине холма. Договорились?

Бродяга улыбнулся.

— Но, Крупп, Дарования, как и Добродетели, не так-то легко получить, и Сомнения нелегко одолеть, а Голод всегда гонит человека вперед и вверх.

Крупп сощурился, глядя на него.

— Крупп куда умнее, — пробормотал он.

Он оставил нищих и закрыл за собой скрипящую дверь. Спустившись по тропе, добрался до перекрёстка и остановился перед закутанной в мешковину фигурой, которая висела на ветке дерева. Крупп упёр кулаки в бока и внимательно осмотрел тело.

— Я знаю, кто ты, — весело воскликнул коротышка. — Последний аспект самого Круппа, который дополнит галерею его собственных лиц, взирающих на него. Точнее, так ты будешь утверждать. Ты — Скромность, но, как всем известно, Скромности нет места в жизни Круппа, запомни это. Так что тут ты и останешься. — Потом он перевёл взгляд на огромный город, который окрасил небо на востоке голубовато-зелёным светом. — Ах, этот чудесный, светоносный самоцвет, Даруджистан, родной дом Круппа. Где, собственно, — добавил он, выходя на дорогу, — Круппу и место.

От гавани, раскинувшейся у берега озера, вверх поднимались ступенями Гадробийский и Даруджийский кварталы с храмовыми комплексами и Верхними усадьбами, — до самой вершины холма Величества, где собирается городской Совет; крыши Даруджистана — плоские площадки, выгнутые коньки, конические башни, колокольни и платформы — теснились в таком хаотичном изобилии, что все улицы, кроме самых широких, почти не видели солнца.