Сага о Форсайтах

Гудение аэроплана, пролетевшего под позолоченными облаками, заставило Сомса поднять глаза. Сейчас все рвались черт знает куда. Но конец все равно был один: кладбище, имя и дата на могиле. Со своеобразной гордостью Сомс отметил про себя, что его семья не участвовала или мало участвовала в этой горячечной гонке. Честные коммерсанты-посредники, Форсайты с достоинством выполняли свою работу по управлению и обладанию. Правда, «Гордый Доссет» действительно строил дома в страшную пору семейной истории, а Джолион в сомнительную пору писал акварели, но, насколько Сомс помнил, больше никто из их семьи не замарал рук, что-либо создавая, – если не считать Вэла Дарти, который разводил лошадей. А вот коллекционеры, советники, адвокаты, купцы, издатели, счетоводы, управляющие, земельные агенты, даже солдаты – все это было! Хотелось им того или нет, страна развивалась, а они только что-то контролировали, кого-то защищали, из чего-то извлекали выгоду и добились немалых успехов, ведь «Гордый Доссет» начал жизнь почти ни с чем, а состояние всех его прямых потомков старик Грэдмен оценивал в миллион – полтора! И все же Сомсу иногда казалось, что Форсайты уже исчерпали себя, и их собственнический инстинкт отмирает. Нынешнее поколение, четвертое, как будто уже не способно делать деньги и потому ищет себя в живописи, литературе, фермерстве или на военной службе. А кто-то просто живет на то, что ему оставлено. Молодежь лишена энергии и цепкости. Если этого не исправить, они вымрут.

Сомс повернулся к склепу спиной, лицом к ветру. Здешний воздух был бы чудесен, если бы нервы могли избавиться от ощущения, будто он пропитан смертью. Сомс беспокойно оглядывал кресты и урны, ангелов, иммортели и прочие цветы, кричаще яркие или увядающие, и вдруг увидел в нескольких ярдах от себя нечто настолько отличное от всего этого, что ему захотелось приблизиться. Массивный странной формы крест из серого грубо обтесанного гранита охраняли четыре тиса. Этот уголок сдержанности был свободен от натиска других захоронений: позади него тянулась геометрически остриженная живая изгородь маленького сада, а спереди золотилась береза. Эстетическому чувству Сомса был приятен вид этого оазиса в пустыне обыкновенных могил, и он присел возле креста, решив погреться на солнце. Глядя на Лондон через трепещущее золото березы, он стал качаться на волнах памяти. Ему вспоминалась Ирэн в ту пору, когда они жили на Монпелье-сквер и волосы ее были золотисто-рыжими, а белые плечи принадлежали ему. Ирэн – недостижимый предмет его любви, предмет его страсти, неподвластный собственническому инстинкту. Сомс увидел тело Босини в белой покойницкой, увидел Ирэн, сидящую в углу дивана, увидел ее глаза, похожие на глаза умирающей птицы. Он вспомнил, как, сидя возле покрытой патиной скульптурки Ниобм в Булонском лесу, она опять его отвергла. Затем воспоминания унесли Сомса в ноябрьский день, когда родилась Флер. Он снова разглядывал мертвые листья на зеленоватой поверхности Темзы и слепые змееголовые водоросли, которые без конца раскачивались, извивались, как на привязи, и словно бы обнюхивали воду. Вот окно комнаты, где лежал мертвый отец, распахнулось в холодную звездную ночь над Гайд-парком. А вот «Город будущего» и первая встреча Флер с тем мальчиком. Вот голубой дым сигары Проспера Профона и слова дочери, выглянувшей в окно: «Бродит тут!» Вот Ирэн и тот малый, покойник, на трибуне стадиона «Лордс». Вот Ирэн с сыном в Робин-Хилле. Вот Флер, сокрушенная горем, забилась в угол дивана, а вот ее поцелуй и прощальное «папочка». И вдруг Сомс опять увидел руку Ирэн, обтянутую серой перчаткой, и тот последний жест отпущения.

Долго сидел он и вспоминал пройденный путь. Верный собственническому инстинкту, он дорожил даже неудачами – они тоже по-своему его согревали.

«Сдается внаем»… Окончился форсайтский век, когда мужчина, не зная ограничений и сомнений, владел своей душой, своими деньгами и своей женщиной. Теперь деньги Сомса того и гляди достанутся государству, жена – себе самой, а душа – Бог знает кому. «Сдаются внаем» простые и разумные убеждения!