Сайт нашего города

У девочки какое-то необычное выражение лица. Такое выражение бывает у современных российских гламурных дамочек, которые, невзирая на свою современность, воспринимают мир как дикие джунгли. Поэтому в случае чего могут выпустить когти и показать зубки, а если этого не делать, то тебя посчитают слабой и неспособной к выживанию в этих джунглях. Восьмилетнему ребёнку такое выражение очень не идёт, как не идёт мини-юбка пожилой деревенской женщине, или вульгарный макияж на лице младенца, или выражение благоговейной набожности на физиономии коррупционера. Есть в этом какое-то неприятное уродство, потому что уродство заключается не только в отклонении от эстетических норм, но в соединении несочетаемых, разнородных элементов, несоответствии одного другому, как сверкающий роскошью небоскрёб среди жалких лачуг и хибар. Ева не улыбается, а как-то криво усмехается, презрительно сощурив глаза, и напоминает девочку из последнего сна Свидригайлова. Но если его поразил пьяный больной румянец на её щеках и развратная улыбка, то здесь что-то другое. Взгляд не детски простодушный, а словно бы смешанный с каким-то именно взрослым лукавством и притворством, как будто лицо нарисовал один художник, а глаза выписал другой в совершенно иной манере.

Ребёнок умеет испытывать и выражать чистые эмоции, не смешивая их с чем-то другим. Он просто улыбается или так же искренне плачет, удивляется или возмущается, и не знает пока, что можно улыбаться презрительно-снисходительно, или обречённо-насильственно, или злобно-надменно, или ещё как-нибудь, когда человек выражает эмоции не от чистого сердца. Потому что у ребёнка душа ещё свободна от этих устремлений, поэтому и эмоции отражают реальные переживания, а не то, что следует отражать в данной ситуации. Этим детское лицо отличается от лиц взрослых, которые лгут, носят маски и изображают эмоции, которых на деле не испытывают. Но у Евы эта «школа» уже была пройдена: она смотрела на мир как-то презрительно и брезгливо. Чувствовалось, что она никогда не верила в сказки, да и никто ей их не рассказывал. На лицах верящих в сказки детей можно прочитать выражение «как чудесен этот мир, что бы про него ни говорили странные взрослые!». На лице Евы застыло выражение «да лажа это всё!». Ребёнок, похожий на маленького взрослого, впитавший в себя скорбные умственные и духовные дефекты взрослого окружения, но всё-таки ещё не научившийся по-взрослому их скрывать.

– Твои родители живы? – догадываюсь я, что Ева не является сиротой.

– А чё им сделается-то?

– Да как же так, да что же это? – восклицает бабуля. – Где же они живут?

– Они живут там, где им нравится, – снова какая-то наглая кривая ухмылка исказила её хорошенькое личико. – То за бугром, то тута.

– Креста на них нет! – выпалила бабушка и сунула Еве пахнущий свежей выпечкой пирожок.

– Почему же? – удивилась та, и тут её лицо приобрело самую настоящую детскую наивность. – Очень даже есть. Золотые! Они даже венчались в этом… ну, короче, где жиды живут.

– В Израиле?

– Ага. Фазер спонсировал строительство церкви, и в такой вкус вошёл, что таскался на всенощные и нас с мазером возил. Но мазер в церкви не понравилось: в мини и декольте туда ходить нельзя, пепси и пиво пить нельзя, по мобильнику ботать нельзя: на фига такие заморочки?

– Врёт наверно, – шепчет мне бабуля. – Фазер-мазер какой-то.

– Ничего я не вру! – Ева снова меняется в лице.

– Как же они тебя обрекли на такие страдания!

– Почему страдания? Я сама от них ушла.

– Как же так, зачем?

– Да надоели они мне оба! – и Ева снова криво усмехнулась, прищурив глаза.

– Сколько же тебе лет?

– Неприлично спрашивать леди о возрасте, – хохотнула Ева, обескуражив ответом бабулю, которая вырастила, должно быть, не только своих детей, но и внуков, и привыкла, что ребёнок в таком возрасте по-детски относится к подобным вопросам.

– Как же ты в школе собираешься учиться?

– А я не собираюсь в школе учиться. Я и так всё знаю, что мне нужно по жизни. Настоящей женщине не в школе учиться надо, а устраивать свой комфорт. Бабу сколько не учи, а она дура дурой – так мой фазер говорил. Это большевики ничего не умели, а только языками чесали, вот они и заставили баб работать, внушили им, дурам, что они должны и у станков стоять, и землю пахать, и камни на стройках ворочать, и дом содержать, и солдат для многочисленных войн рожать. При этом молчать и не вякать, а мужики будут только на завалинке лежать и посмеиваться над ними. Разве не дуры? Нет уж, я не собираюсь пополнять их ряды.

Мы с бабулей переглянулись, словно бы оказались в обществе инопланетянки.

– Это твой папа так говорил?

– Ага.

– А ты буквы хоть знаешь? Вот как буква «А» пишется? – спросила бабуля.

– Да я читать уже умею, а не по буквам слова складывать, – Ева посмотрела на бабку укоризненно. – Давайте я вам прочитаю что-нибудь.