Сайт нашего города

У Ольги Берггольц есть рассказ, как в блокадном Ленинграде измученные голодом, морозами и бомбёжками бабы моются в холодной женской бане. От них остались посиневшая кожа да кости, а кто-то безобразно раздулся от голода. У многих выпали волосы и зубы, они постарели раньше времени, поседели и покрылись морщинами, потому что женщина задумывалась природой совсем не для таких условий существования. Но они не обращают на это внимание, потому что все одинаковы, и никто друг от друга не отличается. Но вот туда пришла женщина, которая по всей видимости недавно прибыла в Ленинград. Может быть, это была какая-нибудь журналистка или врач, которую командировали в блокадный город, и бог весть, чего ей стоило пробраться сюда по Ладоге. Но она показалась им преступно красивой: с белой кожей, с округлыми формами, с зубами и волосами. Они обступили её и удивлённо разглядывали, в их глазах было осуждение. Такое осуждение, что красавица в конце концов убежала из бани в слезах.

Это уже была не расовая ненависть, а ненависть по уровню пережитых страданий, когда люди одной нации начинают ненавидеть друг друга из-за степени причастности к независящим от них событиям. Ненависть – классовая ли, расовая или ещё какая – всегда соседствует со страхом. Недаром слово «фобия» переводится и как «страх», и как «ненависть». И в эту ненависть были втянуты даже дети. То ли это было выгодно власти, чтобы народ раскололся изнутри. То ли «сверхвеликих вождей всех времён и народов», которые наделали слишком много ошибок, повлекших за собой колоссальные жертвы в этой бойне, испугало, что Победа может сплотить народ. Но появились специальные концлагеря «для перемещённых лиц», куда отправляли тех, кто побывал во вражеском плену, в Бухенвальде и Освенциме. И эти лагеря мало чем отличались от фашистских лагерей смерти. Власть не любит быть просто нормальной. Власть у несовершенных людей – это такая игра, когда всё время беспощадно свербит в известном месте стать слишком великим и высшим. Быть просто нормальной властью и вникать в насущные дела и проблемы своего народа – это очень трудно на самом деле, это всегда высшее искусство. Гораздо проще заставить всех силовыми и подавляющими методами поверить в свою божественность и избранность, чтобы стать непогрешимыми в любых своих деяниях.

Общество в СССР перед Великой Отечественной войной и так было слишком раздроблено и разобщено. Тоталитарный режим поделил всех на врагов народа и стукачей, на раскулаченных и разбатраченных, на троцкистов, зиновьевцев и прочих, и прочих, и прочих. Война вроде как сплотила тех и этих, потому что русский народ имеет ужасную привычку сплачиваться только при глобальных потрясениях и тяжелейших катаклизмах. В мирных условиях существования фиг дождёшься от него такого единства. Но не тут-то было: людей словно бы кто-то стал сталкивать лбами. Да это уже давно замечено, что русские люди тем и живы, что сами себя поедом едят.

Отца после возвращения домой долго допрашивал какой-то фанатичный энкавэдешник, внимательно смотрел в его детские страдальческие глаза и должно быть раздумывал над непростым вопросом: мог ли этот семилетний подозреваемый предать Родину, когда работал на врага?

– Да вы что?! Это же дети! – защищала бывших детей-остарбайтеров учительница, которая тоже была угнана на работы в Германию и которая тайно учила там детей русскому языку.

– Ну и что, что дети? – сверкнул свинцовым взглядом наделённый властью карать или миловать моральный урод. – Родину можно предать, даже находясь в утробе матери!

Учительницу эту всё-таки отправили в концлагерь, а вот детей отпустили, так как мудро решили, что дошкольники вряд ли могли там предать Родину. «Хотя, вот если бы чуть постарше… Ай, да чёрт с ними совсем! И так вагонов не хватает для отправки всего этого дерьма в лагеря. И кто это придумал, чтобы возить всех этих предателей и врагов народа в вагонах? Пешком бы топали до самой Сибири. Вот это было бы правильно». Должно быть, именно такие мысли роились в гнилых мозгах охотников за «врагами народа».

Отцу в год Победы надо было идти в первый класс, но его не взяли. И его старшего брата не взяли, хотя тому было уже почти девять лет. Дядя потом так и не успел закончить среднюю школу, ушёл в армию после седьмого класса. Всю жизнь очень много читал и шутил по этому поводу: «Я же недоучка». В городской гимназии им тогда сказали, что «здесь не место предателям». Но потом вернулся с фронта бывший директор гимназии, человек по-настоящему мудрый, понимавший, что дети не должны расплачиваться за безумства взрослых, и зачислил всех «предателей» на следующий год.