САХАР и ПАТОКА

 Тогда же, в тот самый день, открыто перед всеми и всем, что виделось и встречалось на пути к своему дому,   глотая не скупые, как принято считать, мужские слёзы,  я  спрашивал себя в голос, обрекая  на сумасшествие в яви, а любил ли я сам так сладко-сладко, чтобы  не измазать, не облить доверившую мне своё чувственное переживание горьким разочарование и липкой опустошённостью?  Я побоялся ответить себе на это сразу, да и настырно думалось о своей «грудочке» сахара, что до меня растопили на горелке телесных желаний до коричнево-сладкой горечи — в чём же Её вина?   Обманулась в себе — обманула меня. Вроде, не сложно понять — моральная измена, полагал, соглашался и убеждал себя я, но как принять её, если только не закрыть глаза, чья открытость нужна, чтобы  не заблудиться в душе другого. А особенно того, кому ты сам доверился в личном переживании?

Уже вернув своё непослушное тело в скрипучее общим прошлым кресло, служившее мне многие годы верностью одиночества, как и я ему, бурчащему своими пружинами подо мной, но принимавшему в свои объятия, каким бы я не приходил домой, я вспоминал своих женщин по жизни: кого не раздевал сразу взглядом, увидев однажды, кто ненароком сбивал мне дыхание и выпрямлял перед ними той самой, уже пронзившей  меня,  стрелой Купидона. ...Таня Мороз, с глазами ночного неба и с улыбкой от нежности — ушёл от неё: любил пылко и искренне, но не хотел так рано жениться; Лена Войтенко, когда —  звонкая берёзонька в платьице, когда —  золотистая ива-молчунья над водой, родившая в любви — взаимной, между прочим, — мне дочь-красавицу, какой была сама, и прощавшая мне измены, пока сама не разлюбила, унеся в себе тот самый свет в окошке, который лишь понимаешь, что он для тебя  значит теперь, когда погас, тем не менее выжигающий из тебя, и  невидимый ведь даже — не горит больше в твоём холодном окне, волю принять это как уже непоправимое; Света Маркова: с задиристым носиком и цыганским, завораживающим, взглядом — предпочла мне майора внутренних войск, а родному городу с умеренным климатом — лихой и свирепый на морозы Мурманск.

Вот, пожалуй, и все мои женщины, с которыми Судьба развела, вот только моё  сердце их не отпустило. Ведь они, заинтересовавшиеся мной осознанно, так же и подвели меня к себе,  тропинкой и своих намерений, тем не менее убрав с неё преграды их личностного, чтобы я тем самым голубем, единственным и сизокрылым,  взлетел ввысь их ожиданий и раскинул крылья — вширь непререкаемых смыслов бытия и в размахе царствующей над всеми нами Мечты.  Не раскинул — крылья разумности в любви или вырастают, или не вырастают никогда! Образно говоря, они, эти мои женщины, равно как все другие,  подарившие мне себя на память в удовольствие, стали для меня, но уже по-настоящему взрослого,  очеловеченными и одухотворёнными раскрасками моей радуги самоутверждения и самооценки.   Хотя, скорее, это цвета сути  разумной Любви с палитры женственности и очарования тем, без чего жизнь мужчины, что бокал вина, упавший в снег: глаза восторгает багряный искрящийся  цвет, а он, прикоснись лишь, измажет за нерасторопность.  И хотя бокал один — вино не заканчивается пятном на снегу, и оттого взрослость наша — это время серьёзных отношений, и прежде всего,  для женщин, ...многих женщин,   учивших меня побыстрее стать именно серьёзным и ответственным. И каждая — по-собственном разумению и умыслу, а мне ведь и в голову не приходило даже, что все они, все до единой — мои учителя обольщения  ими  и самой  жизнью,  в которой лишь одни они — боги и палачи!

 Вскоре Она позвонила — звоночек робел от Её неуверенности, что разговор состоится, возможно, что — а надо ли это сейчас, вечером — был настойчивее и   требовательным — в полночь.  Но  я не ответил ни на один: не зови несчастье, потому что оно придёт; да, перетерпев,  его можно и, может быть, нужно пережить вместе, однако в итоге — несчастны оба. (Годами позже я проживу подобное состояние разорванности, отрыва ума от чувств и наоборот,  в третий раз, но с другой женщиной и в силу совершенно иных обстоятельств. И в этом, в неподвластной, думаю, что никому, дистанции по продолжительности душевных, и какие только могут быть, мук и страданий,  я её прощу,  сам нуждаясь  в прощении, но отнюдь не её…)