Сахар со стеклом

Я тихо подхожу ближе к спящему парню. Его тёмные волосы разметались, а веки едва заметно подрагивают. Костяшки кистей сбиты в кровь, которая бурой коркой запеклась на коже. Губа припухла. На ней тоже кровь, но всё ещё свежая, не свернувшаяся. Алексей даже во сне не выглядит слабым и беспомощным, как все нормальные люди. Широкие, уже по-мужски крепкие плечи, узкая спина и… дальше не буду смотреть.

Наверное, я сошла с ума, спятила, тронулась умом или отправила адекватность далеко в космос. Но я протягиваю руку и касаюсь кончиком пальца капли крови на губе сводного брата.

Прошла секунда. А потом боль хрустнувшего запястья ослепила и заставила вскрикнуть. Я попыталась выдернуть руку, но попытка оказалась тщетной. Лекс был пьян, а глаза его безумны. И не успела я и ойкнуть, как он дёрнул меня, и в одно мгновение подмял под себя, навалившись всем весом.

Он тяжёлый, от него пахнет алкоголем, смешанным с парфюмом. Едко, пугающе. Мне нечем дышать. Я задыхаюсь, а крик так и застревает в горле, не вырвавшись. Пытаюсь отчаянно бороться, оттолкнуть парня. Но разве это мне под силу? Моё кошачье сопротивление он даже не ощущает.

— Рад, что ты пришла, — хрипит он мне куда-то в шею.

А потом прижимается губами, присасывается к нежной коже, больно кусает, отчего я вскрикиваю.

— Охуенно сегодня пахнешь.

Лекс стаскивает с плеча майку и проводит языком. Страх, боль, унижение — всё смешивается в жуткий коктейль, приправленный каким-то странным жгучим ощущением. Тело будто оголённый электрический провод.

Когда ладонь Шевцова больно сжимает грудь, я зажмуриваюсь и замираю. С ужасом осознаю, что бороться бесполезно. Мы одни в огромном доме, сейчас ночь, а намерения Шевцова вполне прозрачны. Если стану бороться, будет только хуже.

Моё тело каменеет. Пусть так. Я просто сожму зубы и буду терпеть, пока всё не закончится. Пока он меня не отпустит. А что делать завтра — придумаю потом.

Но когда Лекс втискивает своё колено между моими и прижимается бёдрами, я не выдерживаю и выдыхаю:

— Лёша, пожалуйста, — голос срывается, — я не хочу. Не надо, Лёша…

Шевцов вдруг замирает, поднимает затуманенный взгляд, пытаясь разглядеть что-то в моём лице при неверном свете луны. Во взгляде проступает шок.

— Бестолочь? — его голос всё ещё хрипит, но в глазах появляется осознание, и Лекс поднимается на вытянутые руки. — Какого хера ты тут забыла?

— Хотела убедиться, что ты целый и невредимый, — отвечаю тихо, боюсь даже пошевелиться, вдруг он разозлиться и продолжит.

— Чокнутая. Убирайся! — Алексей отстраняется и, не дав мне даже возможности выползти из-под него, сталкивает к кровати.

Я скатываюсь и падаю, неуклюже приземляясь на четвереньки, едва не взвыв от боли в недавно ушибленном колене. А потом едва ли не с низкого старта делаю ноги.

Расстояние до комнаты кажется длинным и непреодолимым. За мной никто не гонится, но всё же стремглав бросаюсь к двери. Момент, когда я судорожно закрываю замок в своей комнате, становится уже регулярным. Но в этот раз получается далеко не с первого раза, потому что руки просто ходуном ходят. До кровати я тоже добираюсь не сразу. Просто оседаю на полу посреди спальни в полной темноте, чувствуя подступающую истерику.

Какого чёрта, Шевцов? Что такого я сделала тебе? За что ты превратил мою мечту жить с матерью в ад?

Глава 28

Память.

— Знаешь, Лёха, — как-то сказал Должанов, — это стрёмно — помнить всегда, что творил по синьке. Бухой он на то и бухой, чтобы забыться.

И я с ним вполне согласен, потому что моя память, наверное, уникальна. Как бы я не надирался, хоть до поросячьего визга, я всегда всё помню.

После вчерашнего «разговора» с Ермолаем и его миньонами мы с парнями хорошо накидались. Тому дерьму, что бурлило внутри меня, нужно было дать выход.

Я понял, что подо мной не Ирка, ещё до того, как она начала умолять. За пару секунд. Ирка пахнет совсем иначе — ярче, развратнее, слащавее как-то. А ведь дура бестолковая с огнём играла, едва не доигралась.

Бестолочь хоть и бесит меня, но ведь я не хотел ничего такого. Трахать ревущую подо мной тёлку не в кайф.

И всё же, в душе гадко как-то. Испугал девчонку. А она только по началу сопротивляться пыталась, а потом одеревенела вся, застыла, словно сдалась. Просила не трогать. «Не надо, Лёша, пожалуйста…»

— Блядь! — остервенело бью кулаков в дверцу шкафа. — Дебил!

Подсохшие раны на костяшках лопаются, измазывая белое дерево. Боли я не чувствую сейчас.

Ей же вчера и от Ермолая досталось. Хуёво всё это.

Я иду в ванную. Нужно засунуть голову под кран, может хоть тогда в ней перестанет стучать набат. Но воды в кране, почему-то, не оказывается. Что за фигня такая? Придётся тащиться в общую на первом этаже.

Забираю свой шампунь и полотенце, натягиваю футболку и выхожу из комнаты. Отец со своей Наташей, видимо, так ещё и не вернулись. В доме тихо. Дверь в комнату девчонки плотно закрыта.

На пару секунд я замираю перед её комнатой. Вчерашнее не даёт покоя, точит. Наверное, нужно что-то сказать. Но лучше это сделать после душа. Смыть с себя этот въедливый запах клуба и его атмосферы.