Сахар со стеклом

Я понимаю, что деньги от лотов идут не на благотворительность, а значит, за всеми этими увеселениями кто-то стоит. Тот, кто не захочет упускать свои деньги, и просто так мне отсюда не уйти.

Набираю полную грудь воздуха и делаю шаг. Ноги не идут, и я переставляю их едва ли не усилием воли. Шаг, ещё одни. И ещё.

— Начальная цена…

У меня закладывает уши уже только от этой суммы. Слышу несколько выкриков из зала, смотрю на них невидящим взглядом. Не хочу думать, что будет дальше.

Алексей молчит. Видимо, я рыба не особа интересная, поэтому подняв сумму совсем немного, большинство ловцов сливаются. Потом я слышу сумму, которая кажется мне непомерно большой. Это же целая зарплата моей тёти, если не больше. И голос этот принадлежит Антону Ермолаенко. Вот для чего была затеяна эта игра. Снова всё вернулось к их конкуренции с Шевцовым. И тут я впервые слышу голос Шевцова, называющий сумму больше.

Господи, откуда у парней, которым меньше двадцати, такие деньги? Даже прожив в доме Виктора более полугода, я всё равно не представляла масштаба вседозволенности.

Суммы растут. Антон и Лекс буравят друг друга взглядами. Ведущий подбадривает их вывернуть карманы посильнее. А я просто стою, словно омертвела, и жду. А что, если у Шевцова не хватит денег меня выкупить? Меня ведь не выпустят, пока не отработаю.

Дышать становится трудно, пальцы показывает. В ушах снова вата, сквозь которую до меня доносится голос ведущего:

— Продано участнику под номером двадцать четыре.

Удар. Пауза. Снова удар. Ещё одна пауза.

Господи…

Поднимаю глаза и вижу, как к сцене идёт Шевцов, а на груди у него номер… двадцать четыре!

Резкий выдох, и я едва не падаю со сцены в его руки.

— Спасибо, — шепчу, сжав его пальцы.

Но Алексей никак не реагирует. Он отводит меня в сторону, и мы продолжаем наблюдать молча дальнейшие торги. Я чувствую, как у меня из-за пережитого напряжения стучат зубы.

Остальные девушки вполне счастливы выходить на сцену. Они посылают воздушные поцелуи своим возможным покупателям, лучезарно улыбаются.

— Чему они радуются? — шёпотом спрашиваю Алексея. — Что их продают как скот?

— Они получат неплохие дивиденды с этих сумм, а ещё кучу удовольствия, за которым пришли сюда. Кстати, ты свои дивиденды вернёшь мне.

— Теперь мы можем уйти отсюда?

— Нет. Так просто всё не делается. За стены клуба, по правилам, ничего не должно выходить. Сейчас закончится аукцион, потом будет фуршет и посещение комнат. А тех, кто не придерживается правил, просто выводят. Так, меня спровадят, а тебя заново разыграют.

Значит, всё ещё не закончилось.

— А когда мы сможем уйти?

— Когда ты отработаешь то, что я за тебя заплатил.

Шевцов шепнул мне это тихо на ухо, но я будто оглохла от крика. Неужели он собирается…

— Или ты бы предпочла дать Ермолаю? Можем попробовать договориться.

— Ты же не всерьёз? — одеревенелыми пальцами вцепляюсь в руку Лекса. — Лёша, скажи, что ты…

— Замолчи. На нас смотрят. Чтобы свалить отсюда, тебе придётся убедительно играть.

После торгов свет в зале приглушают, снова играет музыка и вечеринка начинает приобретать другие очертания. Скоро становятся слышны томные вздохи и звуки поцелуев. Меня начинает мутить. Некоторые парочки удаляются за шторы, из-за которых виднеются коридоры, ведущие, вероятно, в комнаты, о которых говорил Алексей.

Шевцов пьёт шампанское и разговаривает с другими парами, но я не особо вникаю в темы. Я хочу скорее уйти отсюда и оказаться дома. В конце концов, я устала от тяжёлого платья и просто хочу спать.

Неоднократно ловлю на себе полный ненависти липкий взгляд Ермолаенко. С ним какая-то девушка, но смотрит он постоянно именно на нас с Шевцовым.

Чувствую, как во время разговора с каким-то мужчиной лет тридцати, Алексей кладёт мне руку на талию и подвигает ближе. Потом берёт с подноса бокал и протягивает мне.

— Выпей. Тебе надо расслабиться, чтобы быть убедительной, — шепчет мне прямо в ухо, отчего ток пробегает по спине.

— Я не хочу пить.

— Придётся.

Рядом раздаётся громкий смех, от которого я вздрагиваю. Та самая девушка, что сказала мне идти на сцену, сейчас прижата к дивану мощной мужской фигурой, она заливисто смеётся.

Прикрываю глаза, до сих пор сомневаясь, что нахожусь среди всего этого. Может, мы с Аней просто выпили сок и не заметили вкуса водки, что туда заботливо подлил Должанов. И теперь лежим пьяные в кустах и галлюцинируем?

Но нет. Горячие губы, что прижимаются к моей шее, вполне реальные. На какой-то миг всё вокруг перестаёт существовать, потому что я понимаю, что именно этого так отчаянно желала последние месяцы. Но не так. Не среди всего этого зазеркалья.

— Прежде, чем свалить, мы должны убедить организаторов, что играем по правилам, — шепчет Алексей. — Это не шутки. Сюда трудно попасть, но ещё труднее уйти.

Мне становится неловко. Все смотрят. Или не смотрят, потому что заняты собой. Но они здесь. Весь этот сюрреализм вокруг. Не так я мечтала провести свой выпускной — в окружении богатых, развращённых, испорченных папенькиных сынков и дочурок. Меня тошнит от этого всего.