Сахара и Сахель

Стена дома, откуда доносился шум, была разрушена со стороны улицы, и через широкую брешь на уровне окна все было видно так же хорошо, как если бы мы вошли внутрь. Мы оказались свидетелями скромного семейного праздника, где каждый исполнял свою роль. Присутствующие образовали полукруг на пороге низкой комнаты, где сидела, возглавляя собрание, созванное, без сомнения, в ее честь, молодая симпатичная негритянка с открытой грудью, кормящая голенького младенца. Две мавританки, присевшие на корточки на ковре, держали по паре огромных железных кастаньет, слишком тяжелых для их маленьких ручек. Два негра били в тамбурины и напевали, третий, полураздетый, с непокрытой головой и развевающимся поясом, исполнял в нескольких шагах от кормящей матери зажигательный танец в честь новорожденного. Над маленьким двориком возвышалась раскидистая смоковница, потерявшая листву. Крона узловатого и ветвистого дерева образовывала естественную крышу, отбрасывала своими бесчисленными разветвлениями тень на землю. В гнилой луже вокруг дерева беспокойно метались утки. Куры, связанные парами за лапки, будто пленники, которые могут убежать, прогуливались вокруг навозной кучи. Они весьма стеснены путами, каждая тянет нить к себе, что мешает их согласному движению. Как видишь, перед тобой фламандская жанровая сценка. Композиция моей картины была бы иной, но я точно воспроизвожу для тебя увиденное.

Ребенок, не занятый в празднестве, заметил нас, открыл дверь и впустил в дом. Мы коротко приветствовали друг друга, чтобы ни на минуту не прервать торжество. Танец убыстрился, участился ритм движений, исполнитель встряхнул кастаньеты с еще большим пылом и живостью, ведь к зрителям присоединились два чужестранца. Тело неистового танцора залил пот, он напоминал окропленную водой бронзовую статую.

Привлекательные лица мавританок открыты. Они одеты по-зимнему — в кафтаны с рукавами поверх корсета. Шелковые платья расшиты золотыми разводами и цветами, все пропитано благовонной жидкостью и издает нестерпимый запах. Никто из нас в течение часа не проронил ни слова. Только новорожденный подавал голос, постанывал и тянулся к роскошной груди кормилицы. Наконец, первым, что совершенно естественно, выбился из сил негр-танцовщик. Музыка сразу же оборвалась, и праздник закончился, как завершаются все подобные торжества, на которые, непонятно почему, усталость всегда приходит раньше скуки. Мы распрощались с домочадцами, собрались уходить и мавританки, также оказавшиеся гостьями. Когда они надели свои хаики, укрылись масками из белой хлопчатобумажной ткани и прошли перед нами в благородном недоступном взгляду обличье, как подобает выходить на улицу, Вандель приветствовал их по-арабски, и я последовал его примеру.

— До свидания, месье, — сказала мне по-французски невысокая и худощавая женщина. Я узнал голос, слышанный на перекрестке в Алжире. На этот раз старого Абдаллаха рядом не оказалось, и я не задумываясь последовал за мавританками.

— Знаете ли вы, с кем имеете дело? — спросил Вандель.

— Догадываюсь, — ответил я, — но у меня есть основания, которыми я позже поделюсь с вами, интересоваться той, что сказала мне «до свидания».

В конце улицы женщины расстались. Я позволил удалиться подруге и последовал за своей избранницей. Она ни разу не обернулась, во всяком случае, мне так показалось. Кружным путем она подошла к своему жилищу. Квартал был пустынен, мы находились на арабской улице у арабского дома. Она толкнула тяжелую дверь, навалившись на нее всем телом, и исчезла. Я шел следом и увидел, как дверь захлопнулась под собственной тяжестью и еще подрагивала на петлях. Сквозняк слегка приоткрывал ее через неравные промежутки времени. Я подождал с полминуты, не зная, как поступить. Вдруг дверь распахнулась: на пороге стояла женщина, устремив на меня сквозь отверстие в маске глаза, казавшиеся мне точками, застывшими и сияющими, как бриллиант.

— Не входите, — сказала она на жаргоне сабир, то есть варварском итальянском, — а приходите завтра к полудню.

Признаться ли, любезный друг? Меня застала врасплох столь быстро возникшая близость, я только и сумел повторить: «Завтра к полудню».

Вандель замер, словно часовой на углу улицы.

— Ну что? — спросил он.

— Что? Завтра я иду к ней.

В двух словах я поведал ему о нашей первой встрече. Он знаком с Сид Абдаллахом, да и кто его не знает? Торговец — почтенный человек, которому можно довериться, и совет, высказанный им, — остерегайся! — многого стоит.

— Если вы непременно хотите узнать историю женщины, — добавил Вандель, — направимся к цирюльнику Хасану и разговорим его, если он в настроении пооткровенничать.

Уместно ли вести расспросы в деле, казалось бы, столь мало достойном интереса?

26 февраля