Сахара и Сахель

Мустафа рос в палатке, жарился на солнце, с детских лет прекрасно обращался с саблей. Искусные наездники были его учителями, и сам он стал выдающимся всадником. В пятнадцать лет он получил коня и оружие. В восемнадцать — палатка ему наскучила, как некогда родительский кров. Повсюду свирепствовала война. Настал час выбора: отечество или вторая родина, давшая ему приют и воспитавшая его. Сильнее оказался зов крови. Он покинул дуар не под покровом ночи, а среди бела дня, сказав Беширу лишь два слова: «Я ухожу», — и устремился в Блиду, чтобы вступить в спагй. Из Блиды он отправился в Колеа и стал солдатом, но он по-прежнему оставался более арабом, нежели французом. Два года спустя было предпринято нападение на хаджутов. Необходим был надежный проводник, способный провести колонну, знающий страну, язык, а главное, повадки врага. Выбор пал на Мустафу. Произошло столкновение, началась жаркая схватка. Дело близилось к концу, когда встретились два всадника, прогремели два пистолетных выстрела, и воины готовы были схватиться. Молодой выхватил саблю, а тот, что постарше, изготовил к бою свою пику, и тут бойцы узнали друг друга.

— Мустафа!

— Бешир!

Бешир, по всеобщему признанию, прекрасный неустрашимый герой, усмирявший самых резвых скакунов, удержал коня в двух шагах от молодого человека, и смертоносное оружие лишь задело плечо противника, слегка надорвав бурнус. Бешир швырнул копье на землю.

— Возьми, — сказал он, — отнеси генералу и скажи, что ты выбил копье у Бешира.

Безоружный, со свободными руками он натянул поводья и скрылся».

Так, вечер завершился героической легендой. Расстались мы часам к десяти, рожок в турецких казармах играл отбой. Каждый зажег свою лампу, обулся, накинул капюшон бурнуса, и все вышли, кроме хаджута, который остался у цирюльника, намереваясь, по-видимому, провести в мастерской всю ночь. Уже на улице прозвучали последние слова прощания.

— И один друг — это немало, — сказал Бен Хамида, тепло пожимая руки мне и Ванделю, — и тысяча не слишком много.

Произнеся самым учтивым образом последнюю пословицу, молодой талеб из завийя, бывший ученик коллежа Сен-Луи, направился, напевая, по тихим улочкам.

— Очарователен, но лицемер, — произнес Вандель, когда мы остались одни. — Человек с ласковыми речами может припасть и к сосцам львицы. На совести у араба, оставшегося у Хасана, — продолжал он, — небольшой грешок, вот почему он молчалив, знает, что за ним следит неусыпное око правосудия. Как-то вечером он возвращался в дуар с кузеном, на которого, по его словам, имел основания обижаться. Оба верхом. Он пропустил попутчика вперед, достал пистолет и разрядил его в спину обидчика. Лошадь вернулась в дуар без седока. Труп обнаружили лишь через несколько дней, заметив тучу воронья и коршунов, паривших кругами над кустарником. Невозможно было найти рану на теле, в клочья изодранном хищниками. И все же кое-кто заподозрил неладное, Амара Бен Арифа допросили, но на том дело и кончилось за неимением доказательств. Я полагаю, что причина случившегося — семейная ссора, раздор на почве ревности. Никаких сомнений, что выстрелы действительно прозвучали. Об этом мне рассказал сам Амар Бен Ариф.

— И еще несколько подробностей, — добавил Вандель, — которые наверняка вас заинтересуют. Женщина в Блиде уже целый месяц. Живет одна со служанкой по имени Асра, той самой негритянкой, что сегодня благословил священник после счастливых родов. Кроме них к доме, всем известном, проживает еще несколько еврейских семей. Женщину зовут Хауа, а подругу — Айшуна. Мы присутствовали на праздновании рождения первого ребенка Асры. Ее муж — негр-танцовщик, не щадивший себя в прекрасном танце, выражавшем радость отцовства. Вы обратили внимание, что младенец не черен? Насмешник-цирюльник сказал, что произошло чудо. Злые шутники не преминули намекнуть об этом супругу. Говорят, тот ответил: «Терпение, терпение, он еще станет негром». А пока он справляет у колыбели сына торжественные обряды жреца Кибелы, желая растить мальчика ни больше ни меньше как юного Юпитера, под звуки танцев и бронзовых щитов. Когда понадобится, мы снова вернемся в справочную контору, но не станем надоедать Хасану и, коль скоро Бен Хамида пробудил в нас вкус к пословицам, вспомним такую назидательную максиму: «Пять ступеней ведут к мудрости: молчание, умение слушать, помнить, действовать, учиться».

Такова арабская мудрость, или, иначе говоря, политика.

Друг мой, сейчас десять утра, и через два часа мне предстоит узнать, похоже ли жилище Хауа на восхитительное полотно Делакруа «Алжирские женщины».

Того же дня, вечер