Сахара и Сахель

Она лежала, откинувшись назад, полузапрокинув голову на подушки. Наступила глубокая тишина; тяжелый воздух был насыщен благовонными, тревожащими душу курениями. Слышался только усыпляющий шепот истощившего силы наргиле. Глаза мавританки сомкнулись, легкая тень спустилась на ее щеки, по коже пробежала дрожь. Ночная тень длинных ресниц слетела на щеки подобно двум черным бабочкам. Хауа больше не шевелилась, и менее чем через минуту после слова «нет» покойная душа уже принадлежала сну.

Когда на обратном пути я шел через двор, самый маленький еврейский мальчишка сплюнул и отвернулся. Знай, это знак глубокого презрения.

Блида, 28 февраля

Сегодня я стал свидетелем ужасной сцены. Мне сказали, что предстоит расстрел четырех негодяев, и, взглянув на них, я уже действительно не сомневался, что передо мной злодеи. Они шли по двое под проливным дождем, в бурнусах, но без обуви, босые ноги вязли в грязи, руки были связаны за спиной. Их сопровождал взвод стрелков, которым надлежало привести приговор в исполнение. В соблюдение законности в конвой входили еще линейный и кавалерийский батальоны. Толпа опережала, окружала и замыкала печальную процессию. Кортеж едва тащился. Играли похоронный марш. Преступников вели на опушку оливковой рощи, к небольшому пригорку над оврагом. Грустное любопытство влекло меня за толпой, провожавшей четверых несчастных в последний путь.

Несмотря на полуденный час, леденящий холод пронизывал до мозга костей в этот пасмурный день. Обреченным развязали руки. Прозвучала команда, все четверо сняли бурнусы, сложили на земле перед собой, а затем выстроились с интервалом в шесть шагов на краю оврага лицом к горе. Взвод из сорока восьми стрелков, по двенадцать на каждого приговоренного, изготовился в десяти шагах. Пехотинцы охватили полукругом место казни, а слева и справа по берегу реки расположились два кавалерийских взвода — шашки наизготове, — чтобы предотвратить всякую возможность побега. Разбухший от талых вод Уэд, по другую сторону которого почти отвесно вздымался горный склон, отрезал последний путь к спасению. Печальную картину еще усугубляла дождевая завеса, отнимающая всякую надежду на освобождение.

Быстро покончив с приготовлениями, офицер стал читать приговор сначала по-французски, потом по-арабски. Я хорошо видел зловещие листы, казалось, мог подсчитать их число и точно определить размеры. Не отводя взгляда от циферблата часов, я прикидывал, много ли осталось прочесть, и отсчитывал истаивающие минуты благодатной отсрочки.

Они стояли во весь рост с вызывающей дерзостью, спокойные и невозмутимые перед лицом неминуемой смерти. Левая рука опущена, правая — на уровне лба; указательный палец нацелен в небо. Такова загадочная поза, которую принимает араб, подчиняясь судьбе в спокойном ожидании последнего часа.

— Знаете, о чем они думают? — спросил Вандель. — Они говорят себе, что предначертанного не миновать, но если смерть не предрешена свыше, то, несмотря на зловещую церемонию и сорок восемь карабинов, готовых поразить мишень, они останутся живы.

После оглашения приговора на несколько секунд воцарилась полная тишина. Я почувствовал, что все кончено. Один из обреченных попытался обернуться, но не успел. Я невольно закрыл глаза и тут же непроизвольно открыл их при звуке выстрелов. Я увидел, как четверо мужчин подпрыгнули, будто клоуны, кувыркающиеся на арене, и исчезли в овраге. Затем прозвучали четыре выстрела милосердия, и горны протрубили выступление. У трупов, оставленных на обозрение до вечера, когда они будут выданы семьям, если те их востребуют, был выставлен пост из нескольких солдат.

Весь день трупы поливал дождь. К вечеру просветлело, я снова направился к месту казни. У оврага собралось несколько арабов с лошадьми и вьючными животными. Часовые удалились, когда, по их мнению, солнце зашло. Тогда без криков и плача, будто речь шла о тюке с товаром, трупы подняли с земли, взвалили на мулов и привязали, чтобы те не упали. Кавалькада двинулась шагом в сторону Шиффы. Трупы не умещались на слишком узких вьючных седлах, с одной стороны выступали голова и грудь, с другой — ноги. Они закоченели за шесть часов пребывания на холоде и, не сгибаясь, покачивались в такт мерной поступи животных. Издалека расплывчатый рисунок на фоне небесного полотна угасающего дня создавал впечатление, будто мулы перевозили доски.

Блида, март