Сахарские новеллы

Потом я вспомнила, что инструменты нам тоже нужны, и приобрела пилу, молоток, сантиметр и пару кило гвоздей, больших и маленьких. Еще я купила шкив, пеньковую веревку и грубую наждачную бумагу.

Всю дорогу назад я шла позади ослиных повозок, весело насвистывая.

До чего же я изменилась! Так же, как и Хосе, за три месяца жизни в пустыне прежняя я куда-то исчезла. Кто бы мог подумать, что я способна от души радоваться пустым деревянным ящикам!

Мы добрались до дома. Во входную дверь ящики не пролезали. Оставлять их снаружи было боязно – вдруг мое сокровище унесут соседи.

До самого вечера я каждые пять минут выглядывала за дверь, чтобы удостовериться, на месте ли мои ящики.

Весь день я провела как на иголках, пока не увидела на горизонте силуэт Хосе. Тогда я выбежала на крышу и начала махать ему обеими руками. Он сразу все понял и пустился бегом.

Домчав до дома, он выпучил глаза на заслонившую окно гору ящиков.

– Где ты взяла это прекрасное дерево? – спросил он, ощупывая доски.

– Выклянчила! – ответила я, усевшись на бортик крыши. – Давай-ка соорудим подъемный механизм и втащим их сюда, пока не стемнело.

В тот вечер на ужин мы съели четыре вареных яйца. Стоя на ледяном ветру, пробиравшем до костей, наладили подъемную конструкцию, втащили ящики на крышу, разодрали их на доски, отогнув железные скобы – Хосе до крови поранил руку об одну из них; ухватившись за ящик и упершись ногой в стену, я помогала ему отдирать друг от друга толстые доски.

– Я вот думаю, зачем нам мастерить мебель? Почему не довольствоваться одними циновками, как это делают сахрави?

– Потому что мы не сахрави.

– Но объясни, почему мы не можем перенять их привычки?

Обхватив сразу три доски, я размышляла над своим вопросом.

– А почему они не едят свинину? – рассмеялся Хосе.

– Это вопрос религии, а не образа жизни.

– Почему же ты не ешь верблюжатину? Разве христианам это возбраняется?

– В моей религии верблюдов лишь в игольное ушко продевают, а больше никак не используют.

– Вот потому нам и нужна мебель, чтобы жизнь не была такой тоскливой.

Это объяснение никуда не годилось, но что делать – я сама настаивала на изготовлении мебели, хоть и сгорала теперь со стыда.

На следующий день Хосе не смог вернуться домой. Все его жалованье мы израсходовали, и теперь он отчаянно хватался за любые сверхурочные, чтобы заработать на более-менее стабильную жизнь.

Не смог он вернуться и на третий день. Его сослуживец приехал на машине, чтобы известить меня об этом.

Доски на крыше громоздились в два человеческих роста. Утром я вышла в поселок, а когда вернулась, их было уже всего в полтора роста. Соседи растащили доски на загоны для коз.

Сидеть целыми днями на крыше и сторожить доски было невозможно. Я пошла на свалку, набрала там пустых консервных банок, проделала в них дырочки и повесила на доски. Если кто-то попытается похитить мое сокровище, банки загремят, и я успею выскочить и поймать вора.

Но в итоге я сама же и угодила в свою ловушку: банки гремели на ветру, и я больше десяти раз бегала на крышу почем зря.

Днем я села разбирать прибывшие морской почтой коробки с книгами и неожиданно наткнулась на свои фотографии.

На одной из них я в вечернем платье, шубке, с высокой прической и длинными серьгами; только что я вышла из Берлинского оперного театра, где слушала «Риголетто».

На другой – я в толпе развеселых друзей и подруг зимним вечером в ресторанчике в старой части Мадрида; мы пели, танцевали, пили красное вино. На этой карточке я очень красива: блестящие волосы спадают на плечи, на губах играет легкая улыбка…

Рассматривая одну карточку за другой, вглядывалась я в свое прошлое, затем бросила стопку фотографий и, охваченная печалью, опустилась на пол. У меня было такое чувство, будто я умерла и душа моя, унесенная ввысь, в бессильном отчаянии глядит оттуда на мир живых.

Не надо, не возвращайся в прошлое. Консервные банки гремят на крыше, они зовут тебя. Иди сторожить свои доски – нет сейчас ничего важней.

Все в этой жизни нужно попробовать на вкус – и утонченные духовные яства, и простую житейскую стряпню. Только тогда жизнь пройдет не напрасно.

(Впрочем, простую стряпню я пока так и не распробовала.)

И нет в этом ничего особенного. Много ли на свете счастливцев, кто, как я, видел «в великой степи закат над длинной рекою, багровый будто костер»[22]? (Пусть и нет здесь ни костра, ни длинной реки.)

Или вот:

Конь усталый.
И западный ветер на древнем пути.
И светило на запад готово сойти.
И с надорванным сердцем
стоит человек
у земного предела[23]

.

Это стихотворение очень точно отражает мое состояние! (Пусть и нет у меня никакого коня, а вокруг одни верблюды.)

Пятница для меня – долгожданный день, потому что Хосе возвращается домой и остается до вечера воскресенья.

Хосе – не самый романтичный на свете человек, но в пустыне не до сантиментов. Мы оказались слишком заняты облагораживанием пространства вокруг и преодолением материальных трудностей и душевных невзгод.