Сахарские новеллы

– Это вещание на хассанийском наречии с алжирской границы, все здешние каждый вечер его слушают.

– Хосе, сколько еще, по-твоему, все это будет продолжаться? – озабоченно спросила я.

– Не знаю. Испанский губернатор согласился дать им право на самоопределение.

Наклонив голову, я теребила палочки для еды.

– А если марокканская сторона не согласится, что тогда?

– Займись-ка лучше едой.

– Я просто не хочу уезжать, – вздохнув, упрямо сказала я.

Хосе посмотрел на меня и ничего не ответил.

Лето в Сахаре – это вечная пыль, кружащаяся в воздухе и застилающая небо. Это один нескончаемый день, время, увязшее в палящей жаре, от которой хочется умереть; медленное, невыносимое, оно погружает в ленивую истому, одурманивает, лишает воли к жизни; время, когда ты, с опустошенной душой, томишься, растворяясь в собственной испарине.

Большинство проживающих в поселке испанцев покинули пустыню и сбежали от жары в родные края. Поселок опустел и словно вымер.

Новости о сахрави ежедневно появлялись на страницах газет. В поселке время от времени происходили единичные взрывы, но пострадавших не было. Претензии марокканского короля Хасана с каждым днем звучали все громче; было очевидно, что испанскому правительству не удержать Сахару. Между тем настоящие сахарские жители оставались равнодушными к вопросу о границах, как будто он совершенно их не касался.

Вокруг был все тот же песок, над головой – все то же солнце, все те же вихри проносились через пустыню. В этом древнем, как небо, первобытном, оторванном от мира краю земли слова «ООН», «Международный суд в Гааге», «национальное самоопределение» казались призрачными и малозначащими, как струйки сизого дыма.

Что же до нас, то мы жили по-старому, заняв выжидательную позицию и отказываясь верить, что в один прекрасный день слухи, распространяемые всеми кому не лень, обретут связь с нашими судьбами и нашим будущим.

Когда в моем распоряжении была машина, в знойные послеполуденные часы я брала с собой что-нибудь из съестного и отправлялась в больницу к Саиде. Мы укрывались от жары в темном и прохладном, пропахшем антисептиком подвале, усаживались там, поджав ноги, вместе что-то шили, ели и болтали обо всем на свете, о всякой чепухе, свободно и непринужденно, как родные сестры. Саида рассказывала мне о своем детстве, о счастливой жизни в шатре – жизни, которая закончилась со смертью ее родителей. После этого наступил какой-то пробел, о котором она не рассказывала, а я не спрашивала.

– Саида, что ты будешь делать, если испанцы уйдут? – спросила я ее однажды.

– В каком смысле уйдут? Дадут нам независимость? Или оставят нас на растерзание Марокко?

– Все может быть, – сказала я, растерянно пожав плечами.

– В случае независимости – останусь, а если нас поделят на части – то нет.

– Мне кажется, душа у тебя испанская, – медленно произнесла я.

– Здесь моя земля, здесь похоронены мои родители.

Глаза Саиды вдруг затуманились. О чем молчала ее душа, какую боль в себе таила? Саида сидела задумавшись, словно забыв, о чем мы говорили.

– А ты, Сань-мао? – спросила она наконец.

– Я не хочу уезжать. Мне здесь нравится.

– Что же так привлекает тебя здесь? – с удивлением спросила она.

– Что меня привлекает? Необъятные просторы под высоченным небом, жаркое солнце и сильный ветер. В уединенной жизни тоже есть своя прелесть. Я даже здешних невежд полюбила, одновременно ненавижу их и люблю … ох, да я и сама толком не понимаю.

– А что бы ты делала, будь это твоя земля?

– Думаю, то же, что и ты. Выучилась бы ухаживать за больными. Да и какая разница, моя она или нет, – вздохнула я.

– Ты не думала о ее независимости? – тихо спросила Саида.

– Колониализм рано или поздно все равно отойдет в прошлое. Вопрос в том, сколько лет понадобится этим буйным неучам для того, чтобы построить здесь что-то свое. Тут я не испытываю ни малейшего оптимизма.

– Когда-нибудь это произойдет.

– Саида, не вздумай ни с кем, кроме меня, об этом говорить!

– Не волнуйся, – засмеялась Саида. – Монахини и так все знают.

Она неожиданно повеселела и взглянула на меня с беззаботной улыбкой.

– Ты знаешь, что в поселке сейчас ловят партизан? – встревоженно спросила я.

Саида озабоченно кивнула. Она встала, оправила одежду, и глаза ее вдруг увлажнились.

Как-то днем, вернувшись с работы и войдя в дверь, Хосе спросил:

– Сань-мао, ты видела?

– Что именно? – вяло спросила я, вытирая испарину с шеи.

– Садись в машину, – мрачно ответил он и потянул меня за собой.

Он молча вел машину, огибая дома в предместьях поселка. Со стен домов, словно прорвавшая плотину кровавая река, на нас хлынул поток из красных надписей.

– Что это? – остолбенела я.

– Посмотри внимательно.

«Испанские псы, убирайтесь с нашей земли!».

«Да здравствует Сахара! Да здравствуют партизаны! Да здравствует Бассири!»

«Нет Марокко, нет Испании, да здравствует национальное самоопределение!»