Салихат

Я медленно поднимаюсь и, переставляя ноги, как старуха, иду в дом. Расима-апа подскакивает ко мне с порцией ругани, но я не слушаю, иду в спальню, ложусь ничком на кровать и лежу так очень долго, пока за окном не темнеет, а в комнату не входит Джамалутдин.

– Что случилось? – спрашивает он, садясь на край кровати. – Где болит?

В его голосе тревога, но разве он вот так же не волновался за Зехру, пока она не вышла за ворота в свой последний раз? Я глубже зарываюсь в подушки, не хочу его видеть, не хочу жить, пусть лучше я сразу умру, чем ждать, когда окажусь запертой в чулане.

– Она перегрелась на солнце. – Гневный голос Джамалутдина доносится до меня издалека, будто сквозь вату. – Те абрикосы, это все Салихат собрала сегодня? Расима-апа, я запрещаю держать ее так долго на жаре! Пусть Агабаджи тоже работает, а если она не в состоянии, клянусь, завтра отправится обратно к отцу. Моя мать родила двенадцать детей и даже на сносях не отлынивала от работы под предлогом, что выполняет свой долг перед Аллахом и мужем!

Захлопнув дверь, Джамалутдин снова садится на кровать. Он осторожно переворачивает меня на спину и долго смотрит. Потом целует. Я закрываю глаза. А когда открываю, вижу на его ладони что-то блестящее. Джамалутдин разжимает мои непослушные пальцы и вкладывает в них золотую цепочку с кулоном в виде полумесяца.

– С днем рождения, Салихат.

– Так вы знаете?..

– Конечно, – Джамалутдин смотрит на меня, как на несмышленого ребенка, и улыбается: – Я купил это в городе.

– Спасибо.

Он надевает на меня украшение, а я хочу ослепнуть, чтобы не видеть так близко его довольное лицо.

6

На третий месяц мои недомогания не пришли. Сначала я совсем об этом не думаю – тут бы успеть все дела завершить до вечера. Агабаджи совсем отяжелела, большой живот не помещается в юбке, а ведь до родов еще три месяца. Она ведет себя как заморская принцесса, чашку за собой не вымоет, и то немногое, что раньше было на ней, теперь тоже делаю я.

Первое время после гнева Джамалутдина, когда он решил, что я перегрелась на солнце, жена Загида делала вид, что хлопочет по хозяйству. Когда нам случалось остаться наедине, Агабаджи так на меня смотрела, что не оставалось сомнений, кого она считает виноватой в своих бедах. Расима-апа, страшась гнева племянника, стала поднимать Агабаджи рано утром, выдавать ей поручения – по два-три на целый день. Но пришла очередь Загида возмущаться. Он сказал, что его жена не отличается крепким здоровьем, тяжелая работа убьет и ее, и ребенка. Не знаю, с каких пор подметание полов и замешивание теста считается тяжелой работой. Только однажды днем Агабаджи слегла в постель и заявила, что дальше уборной никуда до самых родов не пойдет, а если хотят, пусть отправляют ее обратно к отцу, и первенец Загида Канбарова родится именно там, раз уж больше ему родиться негде.

Я даже обрадовалась, когда Агабаджи так сделала. Хотя мы почти не общаемся, при ней мне становится не по себе, особенно когда она так смотрит. Может, я просто вбила себе в голову, но Агабаджи невзлюбила меня с самого начала, едва я переступила порог, а вот почему – не могу взять в толк. Для себя я решила, что ни словечком не обмолвлюсь с Джамалутдином о том, что в доме происходит в его отсутствие. Поэтому выбросила Агабаджи из головы, а потом вовсе стало не до нее: недомогания не пришли, и через четыре дня после положенного срока я задумалась о том, что же это такое.

В наших краях девочка становится женщиной, когда у нее в первый раз случаются недомогания. У кого в одиннадцать лет, а у кого в четырнадцать, заранее не угадаешь. Тогда платья до колена, какие дозволяется носить девочкам, сменяются юбками в пол, а на голову повязывается платок. Девушка уже не может общаться с соседскими мальчишками и должна вести себя с ними так же, как мать, старшие сестры и другие взрослые родственницы ведут себя с мужчинами. Но до начала недомоганий девочку никто сосватать не может, она считается ребенком. Еще лет тридцать назад замужество в четырнадцать лет было обычным делом, хоть и скрывалось от властей и приезжих. Моя бабушка со стороны матери вышла замуж в тринадцать, а отцова мать – в двенадцать, и обе через год после никаха родили первенцев. Но это было в самом начале века. Теперь раньше шестнадцати к девушке сватов не засылают, хотя бывают исключения, особенно если браки родственные.