Салихат

Несмотря на страх, я успела привязаться к Джамалутдину, а больше всего к нашей супружеской близости. Кроме как в спальне, мы почти и не общаемся, если не считать коротких бесед во время завтраков и обедов, когда я стою у стола или, с его позволения, присаживаюсь рядом. Едва Джамалутдин дотрагивается до меня, я начинаю дрожать от предвкушения. Когда он меня раздевает, я готова делать все, что он велит. Тут уж не до Зехры, и, наверное, только это меня и спасает от мыслей о ней.

Забыв про лук, я закрываю глаза. Представляю, как рождается ребенок и Джамалутдин палит в воздух из ружья, оповещая все село, что я подарила ему сына. Пусть это не первый его сын, но зато наш общий первенец. Мы оба счастливы и тут же начинаем думать о следующем ребенке. На мальчика приходят посмотреть Жубаржат и Диляра, а Расима-апа признает, что краше ребенка не видала.

– Вот она, прохлаждается!

Визгливый голос вырывает меня из грез, я буквально подскакиваю с земли. Тетка Джамалутдина возвышается надо мной, уперев руки в бока, жирные щеки колышутся от возмущения. Я настолько поглощена мыслями о беременности, что даже не успеваю испугаться, как получаю звонкую пощечину. Ахнув больше от неожиданности, чем от боли, прикладываю ладонь к разбитым губам. Чувствую, как текут слезы. Здесь на меня еще не поднимали руку, и я думала, только Джамалутдин имеет на это право.

– Лентяйка! – кричит Расима-апа. – Я что тебе велела? Сидеть тут, да? В небо смотреть, да? Думаешь, раз Агабаджи больная, и тебе можно прохлаждаться? Если все в этом доме начнут от работы отлынивать, кто будет готовить мужчинам еду, стирать им одежду и убирать?

– Я сейчас все сде…

– Иди, там твой муж! У него к тебе поручение.

Джамалутдин вернулся! Сердце заходится радостью, и я спешу к дому, на ходу приводя в порядок волосы и платье. Щека горит, но нет времени думать о боли, хочу скорее поделиться своей новостью. Едва я решила не скрывать от мужа подозрений, что беременна, жгучее желание рассказать распирает меня изнутри.

Джамалутдин стоит посреди кухни и жадно ест холодную баранину, заедая ее лепешкой. Одежда на нем мятая и грязная, от него пахнет потом и почему-то дымом костра. Увидев меня, Джамалутдин кладет на тарелку недоеденный кусок, вытирает руки о штанины и манит к себе. Удивленно смотрит на мою распухшую губу, но ничего не говорит.

– Сейчас соберу вам поесть, – торопливо говорю ему. – Есть жижиган-чорпа, и…

– Некогда, – прерывает Джамалутдин. – Через пару часов приедут гости. Много гостей, все мужчины. К этому времени должны быть готовы плов, шашлык и хинкал. Я привез тушу барана, она в машине. Ты должна помочь Расиме-апа, она одна не управится. Агабаджи приготовит гарнир к мясу, я уже сказал Загиду, чтоб велел жене поторапливаться. Думаю, мы засидимся допоздна, так что еды пусть будет с избытком.

– Все сделаю, как велите.

Я взволнована, но виду не показываю. У Джамалутдина и раньше бывали гости, и мы подавали в мужскую залу угощение и напитки, но, конечно, не в таком количестве и не в такой короткий срок. Сейчас надо успеть освежевать баранью тушу и приготовить несколько мясных блюд, а во время застолья подавать чайники горячего сладкого чая с мятой и кальяны. Я радуюсь возвращению мужа, но огорчена, что придется повременить со своей новостью, и кто знает, быть может, Джамалутдин не останется на ночь, а снова уедет, теперь уже с гостями.

Расима-апа раздает указания направо и налево, энергично перемещаясь по кухне. Она делает вид, будто забыла про то, что было возле сарая, но я-то знаю – едва Джамалутдин уедет, как мне снова от нее достанется.

Удивительно: Агабаджи соизволила выйти и теперь промывает в тазу рис, всем своим видом демонстрируя неимоверное страдание. Должно быть, Загид пригрозил ей всеми карами небесными, если не подчинится приказу Джамалутдина. Агабаджи ходит тяжело, переваливаясь из стороны в сторону, и живот у нее такой большой, будто там целых двое детишек. У Жубаржат был такой же, когда она носила двойню. Глаза у Агабаджи запали в глазницы, под ними темные круги, которые еще заметней на фоне бледной кожи. Внезапно мне в голову приходит мысль, что она и в самом деле может себя плохо чувствовать, а не притворяться. Тайком кладу руку на живот, мысленно прошу ребеночка не причинять мне страданий и легко появиться на свет.

Мы едва успеваем накрыть в зале стол и переложить на большие блюда плов и шашлыки, когда приезжают гости. Мустафа распахивает створки ворот, и в просторный двор въезжают три или четыре машины с затемненными стеклами. Я подсматриваю из-за кухонной занавески. Из машин выбираются бородатые мужчины и, поздоровавшись с Джамалутдином, неторопливо проходят в дом.