Салихат

Должно быть, вид у меня такой несчастный, что Джамалутдин соглашается. Даже говорит, что я могу немного задержаться, если Джаббар не останется голодным и мой отец не разгневается, что я отвлекаю Жубаржат от ее обязанностей. Я обещаю все это, я готова плакать от благодарности и целую Джамалутдину руку, а он говорит, что очень хочет, чтобы поскорее закончился нифас. Ждать еще десять дней, и если бы не ужасная новость о мачехе, я бы грустила вместе с Джамалутдином о том, что он не может приходить в мою спальню. Но сейчас я думаю только о Жубаржат, не могу дождаться послеобеденного времени – тогда отец, вздремнув, снова отправляется на свои поля. Я не боюсь нарушить запрет отца. Он для меня будто умер. Я столько лет пыталась простить его жестокость по отношению ко мне и Диляре, но теперь могу его только ненавидеть. Злость на отца и жалость к Жубаржат так сильны, что мое волнение, должно быть, передается Джаббару. Отказавшись кушать, он не торопится засыпать, и я злюсь на него, пока не начинаю мучиться от чувства вины. Тогда, мысленно попросив прощения у Аллаха, я терпеливо баюкаю сына, а потом кладу его в колыбельку.

Я надеваю новое платье и чистый платок. Я впервые за долгое время собираюсь выйти из дома, и нельзя, чтоб меня увидели одетой кое-как – чего доброго, соседки начнут судачить, слухи дойдут до Расимы-апа. Плохо, что, пока меня не будет, за Джаббаром будет присматривать Агабаджи, но выхода нет. Сейчас мысли о мачехе вытесняют все остальные мысли. Надеюсь, малыш проспит все время до моего возвращения, и Агабаджи не придется брать его на руки.

Я иду по улице, опустив голову, хотя так хочется посмотреть по сторонам – вдруг что изменилось? Краем глаза ловлю любопытные взгляды прохожих, меня окликают две или три знакомые женщины – хотят поболтать, но я не могу остановиться даже на минутку, так тороплюсь. Когда сзади раздается громыхание грузовика, испуганно шарахаюсь на обочину: может, это грузовик отца? Но в кабине незнакомый парень, и я, переждав, пока осядет пыль, спешу дальше.

Вот и ворота отцова дома. На минутку останавливаюсь, чтобы унять колотящееся сердце, прежде чем войти. Мне кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я выходила отсюда невестой, хотя на самом деле – всего-то год. Я толкаю створку ворот – она не заперта – и вхожу во двор. Сразу бросается в глаза почти законченная пристройка. Вокруг мусор, к забору прислонены лопаты и инструменты. Осталось только покрыть крышу и вставить стекла. Пахнет свежеструганным деревом и каким-то строительным варевом. Теперь мне понятно, почему отцу надо расширять бизнес. Много денег ушло на стройку, и еще больше – на выкуп за невесту.

Мне не по себе – вдруг отец дома? В голом, выжженном солнцем дворе я как на ладони, но мне придется пересечь его, прежде чем войти в дом. Видимо, отец и в самом деле уехал, иначе уже вышел бы навстречу, заготовив что-нибудь потяжелее.

Тишина такая, будто и не живут тут семеро детей. Я сразу иду в кухню: где еще быть Жубаржат, как не на кухне? Я готова к встрече с ней, но вздрагиваю, увидев, во что превратилась мачеха.

Это тень, а не человек. Женщина, воспитывающая без помощи столько детей, не должна весить сорок килограмм, но Жубаржат, по всему, весит еще меньше. На ее лице заметны только запавшие глаза, все остальное словно провалилось внутрь. Кожа странного зеленоватого цвета и в нескольких местах в застарелых кровоподтеках. Старенькое залатанное платье висит на Жубаржат так, словно она сняла его с Расимы-апа или еще кого толще: в него поместились бы три таких Жубаржат. Я сразу понимаю, что мачеха очень больна.

Должно быть, на моем лице такой ужас, что Жубаржат не решается сделать шаг навстречу, сказать хоть слово. Вдруг меня будто кто в спину ударяет, и я, сделав несколько спотыкающихся шагов, почти падаю на руки мачехе, захлебываясь рыданиями. Жубаржат обхватывает меня, гладит по спине и что-то успокаивающе шепчет. Сама она спокойна и ей удается усадить меня и дать стакан воды.

– Я знала, что придешь, Салихат. Вчера Джамалутдин тут был. Я поняла: он тебе расскажет. Только боялась, вдруг ты придешь раньше, чем Абдулжамал из дому выйдет.

– Ай, Жубаржат… Отец, как он мог?..

– Зачем плачешь, глупая? Когда узнала, что Абдулжамал вторую жену берет, такой праздник настал в моей душе – жаль, поделиться было не с кем.

Я в изумлении гляжу на мачеху. Может, от горя она повредилась рассудком?..

– Да в уме я, в уме, – смеется Жубаржат. – Грех это, но я так молила Аллаха, чтобы избавил меня от мучений быть Абдулжамаловой женой! И вот мои мольбы услышаны, Салихат!

Видя, что я ничего не понимаю, мачеха принимается рассказывать.