Саломея. Образ роковой женщины, которой не было

Законченный вариант «Иродиады» состоит из трех частей: «Прежней увертюры» («Ouverture ancienne») – утреннего монолога Кормилицы, «Сцены» («Scène») – диалога Иродиады с Кормилицей, представляющего собой основную часть поэмы, и «Гимна Иоканаана» («Le Cantique de saint Jean»), произносимого отрубленной головой Крестителя. При жизни Малларме опубликована была только «Сцена», сначала в поэтическом сборнике 1871 года «Современный Парнас» («Le Parnasse contemporain»), а затем в сборнике 1887 года «Поэзия» («Poésie»). «Прежняя увертюра» и третья часть – «Гимн Иоканана» – были изданы в 1913 и 1926 годах соответственно, много позже смерти Малларме. Однако эти части неразрывно связаны друг с другом и представляют собой одну историю, написанную на трех панелях, – триптих. Они все также являются частью неоконченной поэмы «Свадьба Иродиады» («Les Noces d’Hérodiade»). В 1898 году, когда Малларме перерабатывал «Иродиаду» в «Свадьбу Иродиады», он изменил структуру поэмы и прояснил свой замысел[148]. В последнем, незавершенном варианте Малларме ввел понятие viol occulaire (визуальное изнасилование), что соответствовало метафорическому «роману» Иродиады и Иоанна Крестителя. Более ясная структура этого варианта лучше передавала идею Малларме и абстрактную природу его философии творчества. «Свадьба Иродиады» в свою очередь должна была стать первой частью, или «Увертюрой», к «Книге» – произведению, которое Малларме мечтал, но так и не смог создать.

* * *

В одном из писем к своему другу Анри Казалису, написанном в 1864 году, еще до того как он начал «Иродиаду», Малларме поведал, что столкнулся с Ничто (Néant). Это Ничто означало утрату веры в Бога и в миссию поэта как провозвестника божественной реальности, а также встречу с Абсолютом – совершенным, хотя и небожественным, миром, мистическое переживание и последующая утрата которого вызывали полное душевное опустошение.

Томас Уильямс в книге «Малларме и язык мистицизма» объясняет, что орфическое начало и опыт сверхъестественного можно определить через чувство утраты первозданной полноты[149]. По-видимому, именно это ощущение и испытывал Малларме, когда начал «Иродиаду».

В процессе ее создания Малларме, усомнившись в существовании Бога и миссии поэта в качестве его провозвестника, задумался о его назначении и о содержании несомой им вести. Через пережитый им мистический опыт Малларме пришел к выводу, что поэт – провозвестник Абсолюта, то есть идеальной красоты, являющейся ипостасью возвышенного. В июле 1866 года Малларме писал, что, обретя Небытие, он обрел и Красоту[150]. 14 мая 1867 года он формулировал это так:

Я достаточно долго падал в Пустоту, чтобы говорить с уверенностью. Есть лишь Красота, и лишь у нее есть совершенное выражение – Поэзия. Все прочее – ложь[151].

Таким образом, для Малларме акт искусства – стихотворение – должен быть прекрасным, чтобы репрезентировать Абсолют или хотя бы приблизиться к этому. В этом случае стихотворение становится синонимом красоты, которая, будучи совершенной, в свою очередь является символом Абсолюта.

Малларме считал, что задача поэзии – «изображать не саму вещь, но впечатление, которое она производит»[152], и что «стих, следовательно, должен состоять не из слов, но из намерений и все слова отступают перед чувственным переживанием»[153]. Начиная с 1864 года Малларме находился в поиске художественных средств для осуществления поставленной перед собой задачи. «Иродиада» должна была стать его литературно-философским манифестом – и одновременно достоверным портретом его души, образом его погруженного в процесс создания, отделяющегося и затем соединяющегося с результатом творения внутреннего «я»[154]. Уоллес Фоули отмечает: