В то же время поведение уайльдовской Саломеи свидетельствуют о характере более сложном, нежели типичная
Поэтичность образов и языка Уайльда в «Саломее», во многом восходя к «Песне песней» и придавая пьесе некую андрогинность, весьма отлична от своего библейского источника. «Песнь песней» – это любовная поэма, и в ее названии использован древнееврейский суперлатив, как бы еще до прочтения предупреждающий нас, что это «прелестнейшая из песен»[244]
. Она состоит из ряда стихотворений, в которых изображается страстная и нежная любовь между Влюбленным и Возлюбленной, которые встречаются и разлучаются, ищут и находят друг друга. Поэма наполнена удивительными образами и оттенками чувств. Влюбленный – мужчина, царь, Возлюбленная – «девушка из Шулама». Но Уайльд носительницей языка Влюбленного делает Саломею, а Иоанна Крестителя – носителем языка Возлюбленной. Влюбленный – это тот, кто добивается Возлюбленной, именно этим занята Саломея в пьесе Уайльда: она добивается Иоанна Крестителя (Иоканаана). Возлюбленная – это та, кого добиваются, и в пьесе Иоанн Креститель – тот, кого добивается Саломея. Но в беседах Саломеи и Иоанна Крестителя (Иоканаана) нет обмена признаниями в любви; скорее там звучат слова безответной страсти, диалог ненависти и отторжения. Например, во второй главе «Песни песней» Возлюбленная поет:Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! (2:10).
Иоканаан, наоборот, видя Саломею, кричит: «Прочь, дщерь вавилонская!
В этой инверсии гендеров персонажей Уайльд придает новый образ и Саломее, и Иоанну Крестителю, превращая их в андрогинные существа, что позволяет ему иронию по их поводу и даже придание им некоторых пародийных черт. Андрогинность как в более ранние времена, так и в конце XIX века ассоциировалась с некоей универсальностью и совершенством. Это отсылает нас к «Пиру» Платона и речи Аристофана о древнейшем этапе истории человечества, предшествовавшем разделению богами людей на два пола, когда человек был андрогином и ему была доступна совершенная любовь, поскольку в нем были объединены противоречащие друг другу начала – мужское и женское. На рубеже XIX–XX веков некоторые авторы считали андрогина идеальным существом, результатом земной эволюции, в момент смерти оборачивающейся посвящением в идеальный, вечный мир, где все цельно.
В пьесе Уайльда ни Иоанн, ни Саломея как части целого не представляют собой идеала, но вместе они являют идеальную пару, совершенство которой обусловлено их несовершенством. Иоанн – капризный, нетерпимый, неспособный к любви злобный фанатик, Саломея – самовлюбленная, высокомерная, упрямая и мстительная девушка, одержимая эгоистическими желаниями. Более того, наделив каждого из этих персонажей андрогинными свойствами, Уайльд с усмешкой дает понять, что их совершенство главным образом заключено в отсутствии такового. Так Уайльд пародирует не только своих персонажей, но и идею рая, и библейского сюжета о Саломее, и вызванной ею казни провозвестника христианства.
Уайльд не только наделяет Иоанна и Саломею новыми гендерными ролями, но еще и по-своему трактует цвета, встречающиеся в «Песне песней», что как бы формирует маскулинный и феминный образы его персонажей. Впервые увидев Иоанна Крестителя, Саломея, как и Влюбленный в «Песне песней», описывает его глаза. В Библии об этом сказано так:
О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные (1:14).
Саломея, напротив, пугается глаз Иоканаана: