Саломея. Образ роковой женщины, которой не было

Несмотря на обилие факторов, повлиявших на Уайльда, его «Саломея» – совершенно оригинальное произведение, как бы обобщающее всех Саломей, созданных прежде. Саломея Уайльда обладает теми же чертами, что героиня картины Моро «Саломея, танцующая перед Иродом», – так искусно описанными Дез Эссентом в романе Гюисманса «Наоборот». Мало этого – Уайльд наделяет ее мужской ипостасью Любовника, противоположной ипостаси Возлюбленной, и ошеломляет зрителя рядом намеков, демонстрирующих его взгляды на женщин, религии и искусство. Кроме того, пьеса Уайльда вступает в диалог с неоконченной поэмой «Иродиада», являющийся своеобразной данью уважения Малларме. Некоторые мысли уайльдовской пьесы, как это было и в поэме Малларме, относятся к эстетике и философии творчества. Наконец, что более важно, эта пьеса служит иллюстрацией уальдовского убеждения в том, что успешное произведение искусства должно быть глубоко драматичным, поскольку «нам никогда не прискучит наблюдать, как мечется эта беспокойная душа из одного тупика в другой»[234].

Данное в пятой главе романа Гюисманса описание картины Гюстава Моро «Саломея, танцующая перед Иродом» послужило источником вдохновения для Уайльда:

Нет, это не лицедейка, которая танцем бедер, груди, ляжек, живота заставляет старца исходить от животной страсти и подчиняет его себе. Это уже божество, богиня вечного исступления, вечного сладострастия. Это красавица, <…> это бездушное, безумное, бесчувственное чудовище, подобно троянской Елене, несущее погибель всякому, кто ее коснется[235].

Саломея Уайльда кажется идеальной иллюстрацией этого описания: она, «подобно троянской Елене, несет погибель всякому, кто ее коснется». Так, она манипулирует молодым сирийцем, заставляя его, несмотря на запрет Ирода, открыть колодец, в котором томится Иоканаан:

Вы сделаете это для меня, Нарработ. Вы прекрасно знаете, что сделаете это для меня. А завтра, когда меня будут проносить на носилках мимо моста покупателей идолов, я посмотрю на вас из‐за муслиновой занавески, Нарработ, быть может, я улыбнусь вам. Посмотрите на меня, Нарработ. Посмотрите на меня. Ах! Вы прекрасно знаете, что сделаете то, о чем я вас прошу. Вы прекрасно знаете это, не так ли?.. Что до меня, то я прекрасно это знаю[236].

Едва сириец исполняет просьбу Саломеи, она тотчас забывает о нем и даже не замечает его самоубийства, вызванного невозможностью наблюдать, как унижается его Принцесса: «Позволь мне поцеловать твои уста, Иоканаан»[237].

В пьесе Уайльда Саломея преследует тайную цель – заполучить голову Иоанна Крестителя и поцеловать ее в губы[238]. Чтобы добиться своего, она использует страсть Ирода к себе. Так она несет смерть, боль и страдание всякому, кого привлекает сама и кто привлекает ее. Ее поведение, несомненно, подходит под описание Гюисманса: она «бездушное, безумное, бесчувственное чудовище»[239]. Как мы уже могли убедиться, это типично мужское восприятие женщины, особенно характерное для конца XIX века[240].

Танец семи покрывал, придуманный Уайльдом для своей героини, в высшей степени эротичен и достигает именно того эффекта, который описан в романе Гюисманса. Но Саломея Уайльда, в отличие от Саломеи Гюисманса, не «разряжена», не «украшена», не «нарумянена»[241]. Увиденная глазами молодого сирийца, она напоминает героинь Метерлинка – хрупких, чистых и невинных: «Она похожа на отражение белой розы в серебряном зеркале. <…> Она похожа на голубку, сбившуюся с пути. Она словно нарцисс, склонившийся под ветром. Она словно серебряный цветок»[242]. Описывая Луну, Саломея говорит о своем сходстве с ней и на самом деле рассказывает о себе: она «холодна и чиста», она девственница, которая «никогда не осквернила себя», «никогда не принадлежала мужчине»[243]. Это очень похоже на описание Иродиады у Малларме.

Создавая резкий контраст между невинностью, чистотой и хрупкостью Саломеи и ее «бездушным, безумным, бесчувственным» характером, Уайльд рисует вполне обычный для XIX века образ femme fatale, опасной женщины-разрушительницы, внешне прекрасной, но с ужасной душой.