Салтыков (Щедрин)

Словом, обошлось без военной экзекуции, хотя «подстрекатели» за избиение Гуднина и провокацию беспорядков были отданы под суд. Добросердечный Круковский в рапорте губернатору постарался представить действия Салтыкова, а также Дувинга и Соломки в самом выгодном свете, подчёркивал, что именно они создали основания для мирного разрешения конфликта. Здесь надо учесть, что по российским орденским статусам той поры за прекращение крестьянских беспорядков без вызова воинской команды полагался орден Святого Владимира 4-й степени. Однако Семёнов, согласившись с предложением Круковского представить к ордену Дувинга, Салтыкову в этом отказал: «Распоряжениями Салтыкова я недоволен», «Салтыков ничего не сделал к усмирению крестьян». Надо подчеркнуть: здесь нет какой-либо предвзятости Семёнова – ведь ещё за полгода до Кайских событий он смог завершить дело, начатое Середой, – произведение Салтыкова в коллежские асессоры.

По некоторым сведениям Круковский попытался добиться, чтобы Салтыкова наградили хотя бы менее значительным орденом Святого Станислава 3-й степени, но также безуспешно. Но, может, это и к лучшему. Из этой относительной (всё же кровь не была пролита) административной неудачи (очень редкой в его государственной службе) Михаил Евграфович извлёк куда больше, чем награждение орденом (забегая вперёд заметим, что, по итогам службы, был едва ли не единственный в Российской империи действительный статский советник, не имевший ни одного ордена).

Смысл этого урока, возможно, получил своё краткое выражение в суждении, которое появилось в незавершённом цикле «Книга об умирающих» (1858) и фактически является автобиографическим. «Действительная служба, – отмечает Салтыков, – ставила меня в прямые отношения к живым силам народа, но я сам чувствовал, как я робел и мешался при первом прикосновении ко мне жизни, как мне казалось всё это дико, не так, как сложилось в моём воображении».

Очень полезные, отрезвляющие слова.

* * *

Новый губернатор, очевидно, сделал свои выводы из кайского анабасиса Салтыкова и стал чаще отправлять его в разъезды по губернии с разными, всегда непростыми поручениями. Если в 1851 году у него не было ни одного сколько-нибудь продолжительного выезда за пределы Вятки, то в последующие четыре года вятской службы он совершил множество поездок, многие из которых пришлись на холодное время года, в морозы, которые в этих краях нередко опускаются за минус тридцать.

Орловская, Слободская и Сарапульская городские думы, Сарапульский городовой магистрат, Елабужское городское управление и Елабужский земский суд, Нолинский земский суд, Малмыж, Глазов, заштатный городок Кай, село Уни… Всю губернию объехал Салтыков – причём не миражным гоголевским, а суровым, въедливым – и неподкупным – ревизором. При таком навале работы у него не могло не возникнуть искушения пойти в ревизиях по сложившейся форме, а именно оценивать количество рассмотренных и отложенных дел, жалоб и неисполненных бумаг. Если последних было немного, выносилось положительное заключение о ревизуемом учреждении. Но Салтыков, как видно, решил превратить ревизии в форму работы, необходимой ему для приобретения аналитического опыта, понимания того мира, в котором он живёт и о котором пытается писать.

Докладные записки Салтыкова вятских лет выглядят сегодня как упражнения в преддверии его литературных трудов. Он стремится уловить и описать как механизмы злоупотреблений, так и состояния бездействия, чиновничьего равнодушия. «Очевидно, что все действия членов думы, – пишет он о думе города Орлова, – направлены к тому, чтобы как-нибудь отбыть время службы, не попав под ответственность, а не к тому, чтобы принести пользу». Некоторые его заключения звучат почти афористически: «Нет злоупотреблений, но нет и ни малейшей заботливости к сохранению городских интересов».

Именно в вятской глубинке впервые открылись ему те механизмы государственного управления, которые с небольшими видоизменениями повторялись и в высоких эшелонах власти, а главное – повторялись во времени, преодолевая не только десятилетия, но и столетия. Так же, пожалуй, именно в Вятке Салтыков стал изучать взаимосвязи между общими чертами человеческой натуры с конкретной социально-политической системой. Первоначально выстраивая здесь, подобно Герцену, линейные взаимосвязи между человеком и, так сказать, Табелью о рангах, формой его отчуждения от себя самого, вскоре, то есть в той же Вятке он понял, что такая социологизация многослойного человеческого нутра поверхностна и к постижению как мира, так и человека в нём не ведёт.